Прежние свои стихи о Фелице Державин и позднее продолжал высоко ценить, даже усматривая в них чуть ли не главное свое право на литературное бессмертие (см. соответствующие высказывания в стихотворениях «Мой истукан», 1794; «Памятник», 1796). Но так же несомненно, что ценил он теперь эти свои стихи не за сходство портрета с оригиналом, которого, как ему стало совершенно очевидно, не было, а за вложенную в них свою «мечту», за тот образ идеального монарха — человека на троне, который в них нарисован. В этом отношении весьма характерно, что в стихах на день рождения Екатерины, написанных Державиным незадолго до ее смерти, о ней говорится, в сущности, только попутно, а главное — поэт называет ее теперь специально придуманным им другим именем — не Фелицей, а Гремиславой («На рождение царицы Гремиславы. Л.А.Нарышкину»). Не появляется имя Фелицы и в написанных Державиным после смерти Екатерины двух хвалебных эпитафиях.
Правда, положение политика-царедворца обязывало. Вскоре после «Фелицы», по настойчивым просьбам издателя «Собеседника любителей российского слова» княгини Дашковой, которая хотела «в угождение императрице сделать приветствие в журнале Потемкину», Державин вынужден был в конце концов написать ему хвалебную оду: «Ода великому боярину и воеводе Решемыслу, написанная подражанием Оды к Фелице в 1783 году» (имя Решемысл было взято Державиным из другой детской сказки Екатерины — «О царевиче Февее», где под этим именем и был выведен Потемкин). Однако поэт поступил весьма «лукаво». В образе Решемысла он создал свой идеал истинного вельможи, наделяя его такими чертами, которых у Потемкина заведомо не было и которые были прямо противоположны его порокам, высмеянным в «Фелице». Явное несоответствие между «подлинником» и образом Решемысла, к тому же прямо подчеркиваемое Державиным в заключительной строфе его оды, превращало последнюю почти в сатиру.
Приходилось Державину в отдельных случаях идти в своих стихах н столь ненавистным ему путем подлаживания и лести. С едкой горечью, окрашенной вместе с тем в тона высокого гражданского негодования, сам он пишет об этом в одном из стихотворных посланий к Храповицкому («Храповицкий! дружбы знаки...», 1797), назвавшему Державина в своих стихах «державным орлом». Оспаривая право называться так, Державин жалуется на «путы», «цепи страха», которые мешают его свободному полету в небо, на «ярмо», тяготеющее над ним, как и над всеми, кто рожден «под жезлом» неправедной власти, под «железным скиптром самодержавства», как называет он его в другом стихотворении. Заканчивается послание выразительными строками: «Раб и похвалить не может, Он лишь может только льстить». Но, даже и льстя, Державин, как правило, умел сохранять чувство высокого человеческого достоинства, что с особенным сочувствием отмечал в нем Пушкин. [1]
Державин страстно искал вокруг себя людей, которые отвечали бы его идеалу государственного деятеля. В его стихах мы находим ряд положительных образов его современников, выставляемых Державиным в качестве образца самых высоких достоинств. Причем все это — люди, как правило, находившиеся в опале: знаменитый полководец екатерининского времени Румянцев, подвергшийся гонениям Потемкина и отстраненный от дел; вызвавший неудовольствие того же Потемкина князь Репнин; наконец, гонимый Павлом I и одно время сосланный под присмотр полиции в свое имение гениальный Суворов. Знаменательно и другое: и Румянцев, и Репнин, и Суворов — все это военачальники, боевые герои. В качестве положительного образа деятеля на гражданском поприще Державин неоднократно упоминает в своих стихах известного сподвижника Петра I, «друга правды» Якова Долгорукова, который прославился тем, что смело возражал Петру, когда считал его неправым, а один раз даже разорвал в Сенате уже подписанный царем указ (образ этот впоследствии был излюбленным и у поэтов-декабристов и у Пушкина). Но среди своих преуспевавших современников Державин не находил деятелей, которые отвечали бы его представлению о том, «каковыми быть вельможам должно» (1, 177). Наоборот, он постоянно сталкивался с людьми, занимавшими. самые высокие посты в государстве и представлявшими собой нечто прямо противоположное его идеалу. Именно этим прежде всего и определено столь резко выраженное в поэзии Державина сатирическое начало. «Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры Их горделивые разоблачал кумиры», — точно определит основную сатирическую тему, проходящую почти сквозь все его творчество, Пушкин.
1
См. письмо Пушкина А. А. Бестужеву от 1825 г. — Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13. М.-Л., 1937, стр. 179.