«Неаполитанские стихотворения» интересны как пример связи между сатирой Добролюбова и публицистикой Чернышевского.
Публицистика и сатира — близкие жанры. «Эзоповым языком», иронией, пародированием противника пользовались и публицисты и сатирики, в особенности революционные демократы 60-х годов, которые писали в цензурных условиях, не дававших возможности прямой агитации, но нередко допускавших довольно прозрачные намеки и иносказания. Чем политически острее была тема, тем большего совершенства в «эзоповом языке» она требовала.
В 1859-1862 гг. Чернышевский вел в «Современнике» внешнеполитическое обозрение. Относясь с особым сочувствием к освободительному движению в Италии, он часто выражал сочувствие не прямо, а в форме иронического порицания, как бы от лица реакционера-монархиста.
Этот псевдоавтор наделялся определенным характером. Он ярый реакционер, — но лишь до тех пор, пока реакция в силе; чуть только в правительстве одерживают верх либеральные течения или сама верховная власть сменяется — он немедленно и круто меняет и мнения и симпатии. Введением такой «авторской маски» достигалась моральная компрометация реакционных взглядов.
Приведу конец обозрения за май 1860 г.:
«P. S. 19 мая. Прочитав депешу, говорящую, что Гарибальди вступил в Палермо, мы разумеется совершенно изменяем свое понятие о сицилийцах и отрекаемся от всего, что говорили о них в предыдущей статье, кроме слов, которыми отдавали справедливость их мужеству. Мы могли порицать их, пока они не достигли успеха. Но успех дела изменяет и название его... Мы теперь совершенно отрекаемся от столь основательно изложенного нами мнения в защиту неаполитанской системы. Мы теперь прозрели и увидели, что она несостоятельна.
Мы полагали, что это отречение прийдется нам сделать в следующем месяце. Читатель видит, что развязка пришла быстрее, чем ожидали мы.
P. P. S. Через два часа после предыдущей приписки. Справившись духом от первого потрясения, произведенного в нас известием о взятии Палермо, мы возвращаемся к прежним нашим принципам, от которых легкомысленно отреклись было на минуту. Неаполитанская система хороша. Сицилийцы — ослепленные безумцы. Гарибальди — разбойник. Беззаконие торжествует в Сицилии, может восторжествовать и в Неаполе, как восторжествовало в Тоскане, Парме, Модене, Романье, может восторжествовать на всем Западе. Но мы стоим на скале, которой не коснутся волны его».
Это уже автор-персонаж, «авторская маска», которой недостает только имени.
Образ, возникший в публицистика Чернышевского, Добролюбов конкретизует, оформляет и развивает в цикле стихотворений «австрийского поэта Якова Хама». Это образ не менее яркий, чем Конрад Лилиеншвагер. Как и «автор» Чернышевского, Яков Хам — ярый монархист и шовинист, восхваляющий сицилийского короля Франческо за то, что
Но когда Франческо пришлось дать вынужденную конституцию, Яков Хам круто меняет фронт и начинает прославлять короля за то, что
Когда Гарибальди, которого Яков Хам перед тем называл «Исчадье ада, друг геенны, сын Вельзевула во плоти», вступил в столицу Франческо Неаполь, Яков Хам «написал стихотворение, прославляющее военный гений и какую-то сверхъестественную силу Гарибальди».
Но когда дальнейшее продвижение Гарибальди остановилось и войска Франческо одержали даже небольшую победу, Яков Хам пишет «Песнь избавления», в которой вновь клянется в верности королю и кается в своем «ослеплении».
«Это — последнее из доставленных нам стихотворений, — пишет Добролюбов в редакционном примечании; — но весьма вероятно, что теперь, после новых побед Гарибальди, спять произошла перемена и в расположениях поэта».
Некоторые места в стихотворениях Якова Хама даже текстуально близки к пародийной прозе Чернышевского. Ср. с приведенным отрывкам следующие строки: