* * *
Все об одном… На улице, в бюро,
За книгой, за беседой, на концерте.
И даже сны… И даже (как старо!)
Вот вензель чертит и сейчас перо.
И так – до смерти. Да и после смерти.
* * *
Здесь главное конечно не постель
Порука – никогда не снится твое тело,
И значит не оно единственная цель
(Об этом говорить нельзя - но наболело.)
Я бы не брал теперь твоей руки...
Упорно не искал твоих прикосновений,
(Как будто невзначай волос, плеча, щеки) -
Не это для меня всего бесценней.
Я стал давно грустнее и скромней...
С меня довольно знать, что ты живешь на свете,
А нежность (и все то что в ней и что под ней),
Привыкла ничего ждать - за годы эти...
Как мало все же нужно для любви
Чем больше отдаешь, тем глубже и сильнее
Лишь об одном молю и день, и ночь – живи
А где и для кого - тебе уже виднее.
* * *
Бывает чудо, но бывает раз.
И тот из нас, кому оно дается,
Потом ночами не смыкает глаз,
Не говорит и больше не смеется.
Он ест и пьет – но как безвкусен хлеб…
Вино совсем не утоляет жажды.
Он глух и слеп. Но не настолько слеп,
Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.
Божий Дом
От слов пустых устала голова,
Глазам в тумане ничего не видно…
Ах, неужели празныя слова
Произносились не странно и не стыдно?
Ведь, вся земля: такой-же Божий Дом,
Как небеса, планеты и созвездья, –
Так отчего же, поселившись в нем,
Мы не боимся божьего возмездья?
Пройдет угар ненужной суеты,
Что было тайно, снова станет явно.
Виновны все: – виновен даже ты,
И без конца виновен я, подавно…
Поля покроет синеватый снег,
Но мы не станем радостней и чище…
Земля, земля! Что сделал человек
С тобой, веселое Господнее жилище?
* * *
Не до стихов… Здесь слишком много слез
В безумном и несчастном мире этом.
Здесь круглый год стоградусный мороз
Зимою, осенью, весною, летом.
Здесь должен прозой говорить всерьез
Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.
* * *
До вечера еще такой далекий срок,
Еще так много лжи, усталости и муки,
А ты уже совсем почти свалился с ног
И, двери заперев, тайком, ломаешь руки.
Как будто бы помочь сумеет здесь засов,
Как будто жизнь пройти не может через щели.
Сдавайся по добру! И несколько часов
Старайся дотянуть хотя бы еле-еле...
Нежность
I
Не в памяти, а в нежности
Остался острый след.
Доныне по безбрежности
Лечу былому вслед.
И думаю, и думаю,
Хоть знаю — не вернуть.
Благослови тоску мою
Полуночная жуть.
II
Памяти изменчивой не верьте:
Поседев, былое не отдаст.
Только нежность сохранить от смерти,
Никому на свете не предаст.
Только нежность. От прикосновенья
Родилась и выросла она.
Только быстрой нежности мгновенья
Опьяняют благостней вина.
Ей одной изверившейся — верю,
Клятвой нерушимой не свяжу,
Самое заветное доверю,
Самое заветное скажу.
СИНЯЯ РУБАШКА.
1.
Вряд ли это лишь воображенье:
Сквозь бессонницу и темноту
Вспоминаю каждое движенье
Каждый жесть и каждую черту...
Папиросу вечную во рту...
2.
Стыдно, смешно и тяжко
Помнить годами вздор:
Синюю эту рубашку,
Синий ее узор;
Ворот ее «на распашку»;
Пояс, на поясе пряжку...
3.
Пусть теперь больничная постель
Приковала скоро год на месте,
Пусть давно за тридевять земель
Ты теперь... И вот не шлешь известий...
В прошлом были эти шесть недель,
Что мы в Ницце проводили вместе.
ДРУЖБА
1
Где-то теперь мой друг?
Как-то ему живется?
Сердце, не верь, что вдруг
В двери раздастся стук:
Он никогда не вернется.
Мне ли, себе на зло?
(Или ему повезло).
2
Одна мечта осталась — о покое.
Не надо дружбы, все слова пусты,
И это слово — самое пустое.
(Для дружбы надо, чтобы было двое,
Одним был я, другим был воздух: ты)
60-е ГОДЫ
М. Цветаевой