Уже из этого описательного анализа ясно, что поэзия Мятлева — в родстве с творчеством Долгорукова. У последнего есть стихотворения, которые могли бы быть написаны Мятлевым. В качестве примера назовем долгоруковское «Парфену» с варьирующимся рефреном в конце каждой строфы
Замечание Ю. Лотмана о том, что Долгоруков, «перенося в поэзию идиоматизм и своеобразие живой речи... воспроизводил склад ума и чувств русского барина», полностью относится и к Мятлеву. Русский барин, не лишенный и черт либерального фрондерства (отсюда сатирические ноты в его поэзии, элементы дворянской самокритики, так ярко выразившиеся в «Разговоре барина с Афонькой», «Сельском хозяйстве» и некоторых других стихотворениях) — вот позиция и характеристика и поэзии Мятлева, и его личности.
Сходство Долгорукова с Мятлевым простирается до того, что оба они пользуются «макароническим» стихом, то есть стихом, использующим лексику и фразеологию двух языков, преимущественно русского и французского.
Однако Мятлев писал на два десятилетия позже Долгорукова, и наиболее популярные его стихотворения относятся ко второй половине тридцатых — первой половине сороковых годов. И параллельные черты в творчестве того и другого выражены у Мятлева в значительно более смягченном, расплывчатом, измельченном виде. Особость, своеобразие позиции Долгорукова у Мятлева оборачивается буффонством, непереводимые обороты французского языка заменяются в языке мятлевского «макаронического» стиха простейшими фразами.
Долгоруков был не единственным предшественником Мятлева. Еще один поэт был зачислен ему «в родню» П. А. Вяземским, написавшим частично уже цитированную характеристику: «Неелов — основатель стихотворческой школы, последователями коей были Мятлев и Соболевский; только вообще он был скромнее того и другого. В течение едва ли не полувека малейшее житейское событие в Москве имело в нем присяжного песнопевца. Шуточные и сатирические стихи его были почти всегда неправильны, но зато всегда забавны, остры и метки. В обществе, в Английском клубе, на балах он по горячим следам импровизировал свои четверостишия. Жаль, что многие лучшие из них не укладываются в печатный станок... Неелов, истинный поэт в своем роде, имел потребность перекладывать экспромтом на стихи все свои чувства, впечатления, заметки. Он был русская Эолова арфа, то есть народная игривая балалайка».[44]
Отмеченная Вяземским «скромность» — отнюдь не черта характера, а положение в литературе. Неелов, автор множества непристойных и потому не могущих быть опубликованными стихов, множества эпиграмм и экспромтов, никогда, собственно, не был и никогда не претендовал на звание литератора, его творчество есть прежде всего явление бытовое. Большинство сохранившихся и дошедших до нас произведений пера Неелова представляет собой эпиграммы, плоды светского злословия, чем-то напоминающие толки «этих дам», которым посвящены «Коммеражи» Мятлева. Вот некоторые из них.
Самая биография Неелова, его положение в московском обществе напоминают положение Мятлева и его биографию. Однако главные черты творчества — и «макаронический» стих, и разговорный стиль, и куплет, рефрен, и ряд других признаков, прикрепляющих стихотворения Мятлева к определенным жанрам, — решительно чужды Неелову. То, что больше всего роднит Мятлева с Нееловым и Соболевским, — остроумие и импровизационная легкость стиха — есть в сущности черта, общая для истории нескольких поколений, стоящих «на рубеже двух эпох». Умение писать стихи было почти обязательным для представителей этих поколений. Бытовая стихотворная шутка, эпиграмма, рифмованная острота — были признаками полученного ими воспитания.