Г-жа Жадовская дорожит своими грустными воспоминаниями, тяжелые чувства сердца действительно составляют для нее святыню, которую она боится осквернить напыщенной фразой, ложным эффектом. Она, очевидно, не хочет щеголять своей печалью
Она скорее даже боится говорить о своих страданиях; она молчала бы о них, если бы могла, но сердце, против воли, рвется наружу, хочет высказаться. Именно сердце видно в каждом стихотворении г-жи Жадовской; в каждом стихотворении ясно, что оно не фраза, а чувство, что оно прожито, а не придумано. В создании почти каждого стихотворения как будто чувствуешь тот таинственный процесс мысли и ее выражения, который так поэтически изображен г-жою Жадовской в пьесе, начинающей собою ее книжку:
Этот восторг, в который приходит душа, потрясенная чувством, чтобы выразить святую мысль, зреющую в душевной глубине, – составляет неотъемлемое достоинство всех или по крайней мере почти всех стихотворений г-жи Жадовской.
В некоторых из ее стихотворений этот восторг, это святое чувство – ясны для всякого самого холодного и рассеянного человека; в других – они более скрыты; в иных, наконец, трудно, почти невозможно их отыскать человеку, который сам не был в таком же положении, не прожил и не перечувствовал того же, о чем говорит поэт. Таких стихотворений довольно много, и, вероятно, не многие поймут и оценят их. Это трудно для многих, отчасти уже и потому, что г-жа Жадовская так сдержанно говорит о своем горе и страданьях, так робко упоминает о них, как будто в самом деле боится разлить пред людьми эту чашу, которую должна она хранить. Так говорит она в одной пьесе:
Во многих пьесах, высказывается это горькое, затаенное страданье, действующее на душу несравненно больнее, чем разделенная печаль, но непонятное для человека не страдавшего, которому нужно, чтобы поэт увлекал его силою и яркостью живого изображения, а не простым намеком. Таким образом, для многих останутся непонятны и чужды стихотворения г-жи Жадовской именно потому, что она не любит пространно описывать свои чувства. Так и в жизни не привлекают участия людей душевные страданья, прикрытые наружным спокойствием. Зато, если уж кто поймет эти страданья, тот будет сочувствовать им несравненно больше, чем всякому многоречивому горю. Но редко, редко встречаются такие сочувствующие души, и особенно страдающий человек редко находит их. Кто чувствовал эту скорбь одиночества среди людей, тот оценит эти простые стихи г-жи Жадовской:
Тяжело человеку с живой, любящей душой в этой людской пустыне; среди нее вяло и медленно тянется жизнь, и можно понять ту грусть, которою полны эти стихи:
Не подумайте, чтоб это была сентиментальность, желание выставить себя непонятого, непризнанною и т. п. Нет, в стихотворениях Жадовской видна действительная грусть, и, сколько мы можем догадываться по некоторым пьесам, грусть эта происходит из источника более глубокого, нежели какие-нибудь мечтательные или личные раздражения. Ее сердце, ее ум действительно наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество. Ее стремления, ее требования слишком обширны и высоки, и не мудрено, что многие бегут от поэтического призыва души, страдающей не только за себя, но и за других и с увлечением говорящей: