Не все из включенных в настоящую подборку (и размещенных согласно хронологии их выхода из печати) работ выдержали испытание временем. Так, очень резкими были отзыв И. Н. Розанова о статье Б. М. Энгельгардта (См.: Голос минувшего. 1918. № 1–2. С 324–325; без названия), выступление Б. В. Томашевского «По поводу книги „Ритм как диалектика”. Ответ Андрею Белому» (Звезда. 1929. № 8. С. 203–208); суждение о концепции В. Ф. Ходасевича, которое высказал (не называя имени ее автора) В. В. Виноградов в исследовании «Сюжет о влюбленном бесе в творчестве Пушкина и в повести Тита Космократова (В. П. Титова) „Уединенный домик на Васильевском”» (Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1982. Т. 10. С. 124–127). И тем не менее все эти работы сыграли значимую роль в восприятии «Медного Всадника», чем и определена необходимость включения их в Приложение.
Белинский В. Г
Сочинения Александра Пушкина
Статья одиннадцатая и последняя
«Медный всадник» многим кажется каким-то странным произведением, потому что тема его, по-видимому, выражена не вполне. По крайней мере страх, с каким побежал помешанный Евгений от конной статуи Петра, нельзя объяснить ничем другим, кроме того, что пропущены слова его к монументу. (…)
Условьтесь в том, что в напечатанной поэме недостает слов, обращенных Евгением к монументу, — и вам сделается ясна идея поэмы, без того смутная и неопределенная. Настоящий герой ее — Петербург. Оттого и начинается она грандиозною картиною Петра, задумывающего основание новой столицы, и ярким изображением Петербурга в его теперешнем виде.
(…)
В… беспрестанном столкновении несчастного с «гигантом на бронзовом коне» и в впечатлении, какое производит на него вид Медного всадника, скрывается весь смысл поэмы; здесь ключ к ее идее…
(…)
В этой поэме видим мы горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, не подвергалось гибели столько людей, и наше сокрушенное сочувствием сердце, вместе с несчастным, готово смутиться; но вдруг взор наш, упав на изваяние виновника нашей славы, склоняется долу…
Мы понимаем смущенною душою, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном всаднике, который, в неколебимой вышине, с распростертою рукою, как бы любуется городом… И нам чудится, что, среди хаоса и тьмы этого разрушения, из его медных уст исходит творящее «да будет!», а простертая рука гордо повелевает утихнуть разъяренным стихиям… И смиренным сердцем признаем мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного… (…) Да, эта поэма — апофеоза Петра Великого, самая смелая, самая грандиозная, какая могла только прийти в голову поэту, вполне достойному быть певцом великого преобразователя России… (…) И мерою трепета при чтении этой «Петриады» должно определяться, до какой степени вправе называться русским всякое русское сердце…
(…)
Анненков П.В
Общественные идеалы А. С. Пушкина
Из последних лет жизни поэта
…В беспрестанных пробах передать свое созерцание в такой форме, которая покорила бы внимание публики, — Пушкин дошел до самого блестящего выражения его в великолепной поэме: «Медный Всадник» (1833 г.)…Обезумевший от горя, ничтожный потомок знатного боярского рода — и современный коломенский чиновник — осмеливается укорять великого императора во всех своих несчастиях и даже посягает на угрозу перед бронзовым ликом его, в котором он внезапно открывает того человека, который лишил его фамилию гражданского значения, низвел его самого в ряды бездольного служаки и косвенно настиг, даже после своей смерти, в последнем его убежище — сердечном счастии, унесенном наводнением в основанном им Петербурге.
(…)
Нельзя не остановиться на бессмысленной, с первого вида, угрозе, слетевшей с уст этого несчастного, под конец его речи: «Ужо тебя…» восклицает он! Невольно думается, что в этом нелепом: «ужо тебя» — безумец выразил промелькнувшую в его голове мысль о возможности еще найти суд в потомстве и переделать приговор, давший такую славу и значение имени грозного реформатора. Медный Всадник, погнавшийся за ним, словно угадал его тайную мысль…