Стиховорения и драмы

Как ветр знобящий адских врат,
Как смерти длань, над ними пробежало:
Казалось, жизнь с ним улетала,
Казалось, под перстом духов
На миг в них сердце бить престало
И в жилах их замёрзла кровь.
Прошло!.. в них сердце бьётся вновь,
Их мрачный взор блестит яснее,
Но вся душа в них трепета полна,
Как бы от грозного пророческого сна.
Их вождь стоял с простёртыми руками,
С смущеньем на челе, с дрожащими устами,
Так бледен, хладен, недвижим,
Что мнилось, смерти мраз уже возлёг над ним,
Его отверсты мрачны очи,
Без жизни, мыслей, чувств стоят,
Глубоким ужасом его окован взгляд,
Вперился в мраки чёрной ночи.
Но вот из уст его исторгся тяжкий стон,
На мёртвенном лице явился пламень новый,
Как будто сотрясал ничтожества оковы,
Как будто бы восстал к существованью он.
Его глаза, как звёзды в мгле, пылали,
И под наморщенным челом
Зеницы серые сверкали
Багровым бешенства огнем;
И бледные его ланиты
Кипящей кровью налились;
Ужасной бледностью покрыты,
Уста его от ярости тряслись;
И из груди его стеснённой
С усильем вылетал какой-то рёв глухой;
Казалось, дух подземный, злой
Владел душою исступлённой.
Вдруг знамя он потряс, главу свою поднял
И грозные слова вещал:
«О горе, горе вам, варягов род надменный,
О горе, горе вам, грядёт отмщенья час.
Вы жертвы смерти обреченны,
Ваш день пришёл, весь ад восстал на вас;
Весь ад гласит вам: горе, горе!»
На время старец замолчал,
И сонм жрецов протяжно отвечал,
Их глас, их дикий глас звучал,
Как бьющее в утёсы море;
Они вещали: «Горе, горе!»
— «Пусть гибнет весь их род! — воскликнул Буривой. —
Пусть пожирает меч их хищные дружины,
Пусть Позвизд их мертвит холодною рукой,
Пусть поглощают их ревущие пучины
И голод их разит среди степи глухой.
Когда же вся их кровь прольётся,
Пусть память их с земли сотрётся!»
И вновь жрецов ответный глас
Высокий храма свод потряс.
Сей глас был бури завыванье
Иль ночью грома рокотанье
По снежным северным горам;
Они вещали: «Смерть! Смерть лютая врагам!»
Их имена пусть скроет мрак забвенья,
И кости их, добыча тленья,
Пусть лягут средь степей без славы, без могил».
Ужасно их слова во храме раздалися,
Полнощный ветр свирепее завыл,
Доспехи тяжкие героев затряслися,
И тяжкий, тихий стон в них долго слышен был.
Но снова старец исступленный
Гласил проклятия священны:
«Когда вспылает бурный бой,
Коль Новограда сын, увидя знамя брани,
Отмщеньем не вскипит и робкою душой
Возлюбит рабский мир бесчестья и покой,
Проклят он в век и век, его прокляты длани!
И душу робкую, избравшую ярём,
Богам подземным мы навеки отдаём.
Пусть дом его падёт и пред его очами
Пусть острый меч сразит жену его, детей,
Пусть горько плачет он и свет его очей
Иссушится тогда горячими слезами
И прежде времени потухнет в вечной мгле.
Пусть он пойдёт, оставленный друзьями,
Сам-друг с отчаяньем скитаться по земле,
Пусть ночию и днём, во сне, во время бденья
Толпятся вкруг него стадами привиденья,
И пред кончиною пусть будет уж об нём
Голодный спорить пёс и с волком, и с орлом,
Пусть червь, могильный червь живого кости сгложет
И даже смерть его раскаянье встревожит.
И пусть душе его во мгле земли сырой
Откажет Чернобог желанный им покой».
Жрецы проклятья повторили,
Слова их глушь лесов вкруг храма пробудили,
Дремучий бор уныло отвечал
И вран, проснувшися, три раза прокричал.