Пред кем народов истребитель,
Пред кем смирился чёрный вран?
Кто, кто в путь славы вёл славян,
Непобеждённых победитель?
Не князь, не вождь, но смело в бой за ним
Толпы послушные летают;
Не старец он, но пред бойцом младым
Вожди и старцы умолкают.
Его был счастливый удел
Владеть покорными сердцами,
В душе возвышенной горел
Огонь, возжённый небесами.
Ему от ранних детских дней
Дажбог внушил дар чувств высоких,
И мудрости, и дум глубоких,
И сладкий дар златых речей.
Его и силой, и красою
Блестящий света царь одел,
И на младом челе могущею рукою
Черту владычества Перун запечатлел.
Как в сонме звёзд денница золотая,
Стоял ли он в кругу богатырей,
Их всех главою превышая,
Прекрасен был и тихий свет очей,
И стана стройность молодая;
Прекрасен средь седых вождей.
Когда он силой слов могущих
Готовил гибель для врагов,
Победу новградских полков
И славу подвигов грядущих.
Когда ж он к битвам выступал
И на врагах остановлял
Свои сверкающие очи,
Кто взор бы встретить сей возмог?
Не столь ужасен брани бог,
Когда мрачнее чёрной ночи
Несётся в высоте меж небом и землёй,
Одетый трепетом, сопутствуем враждой.
Но среди шума игр весёлых
Один Вадим печален был,
В толпе безмолвен он бродил,
И взор туманный говорил
О думах грустных и тяжёлых.
Он был на радостных пирах,
Но радости был чужд душою;
Его слова, улыбка на устах
Дышали тайною тоскою.
Средь сонма счастливых друзей,
Бывало изредка, он счастливым казался.
Но вдруг — он вновь от их речей,
От громких смехов удалялся,
Иль, бровь насупивши, в забвении стоял
Уныло, мрачно, одиноко;
И в бездне прошлого далёко,
Далёко мыслию летал.
Когда ещё, прельщён мечтою,
Он думал, как в неясном сне,
О счастье, славе и войне,
С какою радостью живою
Оставил он скалу, жилище юных лет,
С какою радостью вступил в безвестный свет.
Но первый шаг рассеял сновиденья.
Ему явилися все ужасы сраженья,
Опустошение полей,
Покрытых мёртвыми телами,
И сонмы бледных матерей,
Рыдающих над падшими сынами.
Везде он слышал вопль и стон,
Везде он видел смерть, бегущей крови реки,
Везде печаль... С тех пор навеки
Источник счастия в Вадиме отравлён.
Но сила прежняя душе не изменяла,
Свободой, жаждой громких дел
И славой пылкий дух горел;
И там, где длань судьбы безжалостной срывала
Сады прелестные, взращённые мечтой,
Там в тишине таился свет чудесный;
Где опыт сеял хлад мертвящею рукой,
Ещё хранился огонь небесный,
И в теплоте его лучей
Росла надежда лучших дней.
Седой Бертольд на пир богатый
Сзывал рослагенских вождей,
И замка в светлые палаты
Теснился шумный рой гостей.
Вблизи над тихими волнами
Ладей белели паруса,
Протяжно вторились брегами
Певцов веселых голоса;
И замок с яркими огнями,
Покоясь на крутых скалах,
С вратами, башнями, бойницами, стенами
Гляделся в зеркальных водах.
Всё было шум, всё было радость.
За полной чашей круговой
С цветущею ланитой младость
И старость с белою главой
Заботы жизни забывали
И дружным сонмом пировали
С равно веселою душой.
Иные пили вспоминанья
Давно минувшей их весны,
Другие — злато упованье
С мечтами сладкими и славы, и войны.
Но скальд вставал, и гласы умолкали,
Безмолвствовал веселый сонм,
И кубки полные стояли
Недвижно с пенистым вином.
И скальд пел стук мечей, свирепое сраженье,
И на главе вождей сверкающий венец,
И дружбу, и тебя, источник вдохновенья,
Любовь могущая, владычица сердец.
И струны звонкие, казалося, дышали,
По арфе жизни дух незримо пробежал.
То, мнилось, гром гремел, то ручейки роптали,
То слышен битвы шум, то легкий ветр вздыхал.
И с грудью трепетной, с главою наклоненной,
Едва дыша, в глубокой тишине
Все витязи свой слух склоняли восхищенный
И к песне сладостной, и к сладостной струне.
Но звук ее смолкал, и ярче вновь пылало
Веселье бурное гостей;
Вновь кубки двигались, вино рекой бежало,
И крик, и смех, и шум речей
В один нестройный звук сливались
И в звонком замке раздавались,
Как рев бунтующих морей.