Кто на вороном аргамаке? Кому быть, как не нашему богатырю, свету-то удальцу Захарью Петровичу. Лошадь с проточиной на лбу?
Да.
Я ее продал на запрошлой неделе и, право слово, в убыток.
Как же не в убыток? Ты ее украл у ногайского татарина в Тушинском лагере, да и ускакал на ней.
Да как скачет! Двести верст без отдыха и не пыхнет.
Точно, после двухсот верст она не пыхнет.
Не корми, сыта!
Точно шесть дней не корми, да на седьмой есть не давай, так сама овса не захочет.
Ей, Иван, не озорничай! Плохо будет.
Лошадь хороша, да дорого заплатил за нее Прокофий Петрович.
Знать, не у тебя купил!
Нет, не у меня, а у коломенского Игната.
То-то же.
— Так ты изволил говорить, что князя Михайла Васильевича Скопина царь все еще в Москве держит. Что б это значило?
— А бог весть.
— Пора бы в поле, вот скоро май месяц, дороги просохли, войску поход будет легкий.
— Лучшее время в году, да и бог ведро посылает.
— А дела-то осталося князю Скопину довольно: Тушинский все еще беснуется в Калуге, поляки грабят около Старицы, а сам их король Жигмунт проклятый бьется об стены Смоленска.
— Ну что же? Жигмунту плоха удача с Смоленском, бьется об стены, да и лоб разобьет. Там воевода-то Шеин самому князю Михайлу под стать.
— Да, да он поляков потчевает со стены такою смородиною, что они себе оскомину наели.
— А ворам сапегиным около Старицы и уж не до жиру, а быть бы живу.
— Эх, их от Дмитрова Куакин-то пугнул! Говорят, на лыжах к ним подъехал; а поляк, как волк, на лыжах ходить не умеет. Их, слышно, там в глубоком снеге пропасть похоронили.
— Правда, правда; мой брат двоюродный ходил с Куракиным и все дело мне рассказывал. Мертвых кучами клали, да жгли. И поделом этой нехристи поганой: всю Русь раграбили. А уж о Тушинском что и говорить? Ему плохие пиры в Калуге; шайка у него осталась малая, и бояре почти все от него поотстали.
— Ох, эти бояре, бояре! Они-то и беду всю сделали, и нас-то, людей малых, в соблазн ввели.
— Ну, не все бояре под одну стать. Вот князь Михаил чист пред богом: в руке меч, а в сердце крест божий. Его и Маринка-ведьма не обморочит.
— Об нем речи не было; а пора бы ему Тушинскую гадину вконец сгубить.
Что? Иль об калужском царике говорите? Ему уж куда плохо пришлось. Я намеднясь к брату писал: «Покинь, мол, его; несдобровать ему».
— Аль брат твой Федотка все еще у него служит?
При нем.
— Неужели еще все верит Самозванцу? Казалось, Федот малый смышленый.
Верит не верит, а служит. Теперь время смутное: норовишь, как бы с голода не умереть. Думаешь тут одного брата разорят, так у другого кусок лишний останется.