Вот только религия у них настолько мрачная, что впору завязывать петлю на веревке. И глупая. Считают, что мы тут все умершие, что этот мир располагается на пути к вечному блаженству, которое можно заслужить лишь строго придерживаясь немаленького набора заповедей.
Несусветная тупость, ведь нет ни малейшего сомнения, что я живая, что я никогда не умирала.
Спасибо, что сестрам запрещено устраивать здесь проповеди. Но такие как Лаура находят выход, да и другие воспитательницы им охотно потакают. Поэтому нам иногда приходится повторять раз за разом перемешанную сектантскими бреднями чепуху, которую они произносят с умным видом. И неважно, что мы в это время делаем: вышагиваем с книжками на макушках, бежим кросс вокруг главного здания, делаем растяжку у гимнастических стенок или красим ногти - мы должны говорить так же серьезно, без запинок, с выражением и не забывать про распроклятую женственность.
Про нее нам нельзя забывать никогда и ни в чем.
- Мы цветущий луг посреди пепелища. Мы живые орхидеи на могиле, в которую превратился мир. Мы здесь для того, чтобы все помнили - существует не только пепел и тлен, сохранилась красота, ведь она бессмертна. Мы созданы прекрасными, мы лучшие из лучших, мы избранные и неповторимые, мы главное украшение мира смерти.
Лаура в этот вариант все-таки подпустила капельку своей сектантской чепухи, и потому в паре мест ее слова разошлись с нашими. Она так часто делает когда уверена, что никто не выскажет ей замечание.
Ну да, здесь его сделать некому, Ворона против нее слова не скажет.
Ворона какая-то странная. Нам ее представили как старшую воспитательницу, но почему-то ничем не выделяется из рядовых, а иногда кажется, что она даже ниже их по рангу. Ну если не всех, так некоторых. В своем неизменном черном платье с длинными рукавами, чересчур строгой не идущей ей прической и почти полном отсутствии косметики. Никто не знает, сколько Альбине лет, но ходят слухи, что не меньше шестидесяти. Выглядит раза в три моложе, что для Улья нормально, но я не верю в столь высокую цифру.
Иногда мне кажется, что ей все сорок, а иногда и двадцать не могу дать. Она нереально странная. И дико придирчивая.
Особенно ко мне.
- Мы те, над кем тщательно работают лучшие педагоги всех вселенных Мультиверсума, лучшие воспитатели, лучшие из тех, кто знают, как ценна красота в мире смерти и как именно следует ее лелеять. Мы те, чье призвание - дарить радость любви тем, кто защищают от гибели остатки мира. Не всем подряд, а только лучшим из лучших. Ведь лучшие заслуживают лучшего. И лучшие знают, где именно выращивают любовь и красоту для самых отважных воинов.
Ну да, конечно, ага - отважных воинов, как же. Я с неполных тринадцати лет знала, что моим "любимым" избранником станет Портос. Он такой жирный, что смотреть тошно, и это далеко не единственный недостаток его омерзительной внешности. Да и разве только во внешности дело? Самое плохое в нем другое, о чем даже думать не хочется. Ну и защитник он, конечно, тот еще. Смешно, но будь этот кусок потного жира на сегодняшних стрельбах, его мертвяка пришлось бы убивать гвардейцам. Такому как он не нужно уметь пользовать оружием, Портос занимается тем, что ездит по соседним стабам и ведет с ними торговые переговоры. Говорят, он сумел наладить такую систему, где почти каждый ксер находится на самом удобном для него месте и потому работает с максимальной отдачей.
Когда он убивал в последний раз? И убивал ли вообще?
Сомневаюсь...
Почти все наши женихи - такие же сомнительные вояки. Они те, кому подчиняются настоящие воины, но настоящих нечасто подпускают к орхидеям Цветника.
- Наши защитники скорее погибнут, чем позволят кому-то или чему-то нанести вред тем, кого укрывают эти стены. Цветник то, что не отдадут никогда и никому, ни один враг не пройдет в розовые ворота и не переступит через порог нашего дома.
А вот это что-то новенькое. Ну или хотя бы не сильно заезженное. Тот самый ответ на слова Лауры, что мы, дескать, волнуемся, созерцание немытых рейдеров пошатнуло нашу ранимую психику.
Ну да, нас все волнует. Абсолютно все, если оно хоть чуть-чуть, хоть самым краешком выбивается за рамки скучнейшей рутины, в которой мы варимся годами. Любой слух, любая мелочь или даже едва заметный намек на нее при первой возможности становится темой для обсуждений, иногда очень даже горячих.
- Нас защищают, а мы делаем все, чтобы сделать жизнь наших защитников прекрасной сказкой.
Боже, какие банальности приходится произносить, искренне сочувствую своему языку и прошу у него прощения.
В очередной раз удержавшись от горестного вздоха, повторила за Вороной:
- Нас защищают, а мы делаем все, чтобы сделать жизнь наших защитников прекрасной сказкой.
И тут что-то начало меняться.
Я даже не поняла что, просто Тина чуть сбилась с ритма движения, а такое с ней случается нечасто, она у нас прямо-таки эталон устойчивости. Это заставило меня вернуться в привычный мир, откуда я уходила в спасительное царство апатии при любом намеке на очередное хоровое восхваление нашей красоты и защитников, которые эту великую красоту защищают двадцать четыре часа в сутки без перерывов на обед и сон.
Звук. Странный звук. Звук смутно знакомый, как будто я его уже когда-то слышала, но вспомнить не получается.
Во сне, в далеком детстве, в другой жизни - где угодно, но это уже было.
Из-за необычного звука я тоже сбилась с ритма и даже почувствовала, что это все, вот-вот, и не просто оступлюсь, а позорно рухну с высоты длиннющих шпилек, растянусь на паркете разбросав книжки и разлив воду из широкого стакана.
Я испугалась.
Нет, вовсе не падения, а того, что может последовать за этим скребущим по нервам звуком. Я не знала, что именно мне грозит, но почему-то не сомневалась - сейчас случится нечто ужасное.
Некоторые начали поворачивать головы, прислушиваясь к непонятному нарастающему толи гудящему свисту, толи шипению, толи и того и другого понемножку. Ни на что не похожий шум нарастал стремительно, казалось, вот-вот, и он перейдет в оглушающий рев.
И тут где-то на улице что-то дико хлопнуло - с отрывистым треском, с громоподобным хлопком, с лязгом, неожиданно и страшно. Затрясся пол под ногами, зазвенели стекла, удивительно, как они не разлетелись вдребезги после такого.
Некоторые завизжали, все за единственным исключением или присели, или непроизвольно дернулись. И у тех и у других посыпались книги и стаканы, но никто даже не подумал расстроиться по этому поводу. Лишь Саманта не сплоховала, так и стояла с гордо вскинутой головой, но вряд ли она достойна за это похвалы, просто до нее всегда все доходит в последнюю очередь.
Если вообще доходит.
- Все на пол! - требовательно крикнула Дания. - Прижмитесь к полу! Сейчас начнется! И быстрее ползите сюда, ко мне, за стену, она капитальная!
Почему надо прижиматься к полу, что именно сейчас начнется, и при чем здесь капитальная стена, отделяющая зал от пристройки, я понятия не имела. Но повторила все ее действия не раздумывая. Так много громких слов от этой молчуньи я никогда не слышала, это впечатляет, к тому же она явно знает о чем говорит.
Тина тоже подчинилась, и, на корточках присев под стеной, не удержалась от растерянного вопроса:
- Даня, что сейчас начнется?
- Ничего хорошего, - мрачно ответила та и сумела еще раз меня удивить - бухнулась под стену плашмя даже не подумав сделать это женственно, прикрикнув при этом: - Саманта, бегом сюда! Да бегом же!!!
Сегодня наша молчунья точно сама не своя, вон, даже Саманту проняло - бросилась к нам.
И тут действительно началось.
Звук, до этого раздавшийся однократно, загремел снова и снова, с каждым разом все сильнее и сильнее. Рядом жалобно зазвенело сдавшееся, наконец, стекло, осколки брызнули на паркет, по которому мы только вышагивали, свет погас, перепугавшиеся воспитанницы завизжали на несколько голосов, и я сама не смогла понять, не был ли один из этих голосов моим.