– Уже хорошо.
– Думаю, что со временем в памяти всплывет и остальное. Мне надо только съездить в те места. Осмотреться. С людьми поговорить.
– Вот-вот. Съездить, поставить следственный эксперимент. С подозреваемым.
– С каким подозреваемым?
– Как же, Ваня? Сидит у нас в СИЗО товарищ, тебя дожидается. Взяли его в Ржаксах.
– Да. Что-то припоминаю. Кто-то кого-то выслеживал. В тумане.
– Ты, Иван. Мужика-то этого ты в наручниках в прокуратуру привел, не Свистунов. И лично его допрашивал. Без свидетелей.
– Зачем же я тогда поехал в Горетовку? Перед тем как исчезнуть? Раз преступника уже задержал?
Цыпин тяжело вздохнул:
– Должно быть, за доказательствами. Кто ж тебя знает… И еще, Ваня. Неудобно об этом, но… Где пистолет?
– Какой пистолет? – Он невольно вздрогнул.
– За тобой числится пистолет. Табельный, «макаров». Любил ты, Ваня, это дело. Оружие, говорю, любил. А ведь не положено по городу ходить с заряженным пистолетом. Ты мужика того ведь под дулом «макарова» сюда в прокуратуру привел. Скажи мне: где оружие? За тебя же и опасаюсь. Вдруг ты не помнишь, как с ним обращаться? Наломаешь дров, а мне отвечать.
– Может, он здесь, на работе, в ящике стола? Или в сейфе?
– Нет, Ваня. Его там нет. Мы смотрели. В твоем кабинете оружия нет. Ты, должно быть, его с собой взял, когда в Горетовку поехал. – Цыпин вновь тяжело вздохнул. – Ну, это ладно. Не помнишь так не помнишь. В розыск объявим. Тут понятно: ударили по голове, забрали оружие, опоили. Ты опиши все, как было. А докладную мне на стол. Ладушки?
– Да.
– Вот и хорошо. О пистолетике, значит, так себе и пометим. Ну а как насчет заводика подпольного?
Цыпин так и говорил: «заводик», «пистолетик», добавляя к грозным словам уменьшительно-ласкательные суффиксы. Словно хотел уменьшить насколько возможно возникшие у него, Мукаева, серьезные проблемы. С «заводиком» и «пистолетиком». По городу ведь гуляло табельное оружие следователя Мукаева. А паленой водкой травились во всем районе.
– Вспомню, – пообещал он. – Мне надо в Нахаловку сходить.
– Только одного я тебя туда не пущу, – жестко сказал Цыпин. – Хватит самодеятельности. Пусть все теперь будет по закону. Кому положено, тот и ноги в руки. А ты за спинами широкими затаись. Пусти вперед себя охрану. Мозги, Ваня, надо беречь.
– Хорошо. Я со Свистуновым пойду.
Цыпин обрадовался:
– Ну вот и славно. Вы с Русланом молодцы, что помирились. Теперь все у нас будет хорошо.
– Да, конечно. Я пойду, Владлен Илларионович?
– В гости-то зайдешь как-нибудь? Вечерком?
– А это удобно?
– Ну-ну. Так, значит. Закурю, пожалуй, – Цыпин полез в ящик стола, долго копался там, отыскивая сигареты. Когда Владлен Илларионович распрямился, взгляд его был усталым и обиженным, морщины на лице углубились. Цыпин смотрел на Ваню Мукаева так, словно его, старика, обманули.
Он понял этот взгляд:
«Кто ты теперь? Кто?! И нужен ты нам такой?!»
Вечер
Из прокуратуры они возвращались вместе со Свистуновым. Шли не спеша, Руслан говорил без умолку, рассказывал о том, что произошло во время недельного отсутствия и долгой болезни друга в прокуратуре и в городе. А Иван молчал, потому что чувствовал себя неловко. Веселость Свистунова казалась наигранной, шутки плоскими. Дружбы у них не получалось. Интуиция подсказывала, что возвращение следователя Мукаева капитан воспринял как личную трагедию.
Он не мог вспомнить, всегда они с Русланом были в таком соперничестве или это началось недавно, из-за Олеси.
– Она тебе отказала, да? – спросил он в упор у Свистунова.
– Кто?
– Леся?
– Откуда ты это… – Сглотнул и сказал сдавленно: – Я женат уже три года. Три! На замечательной женщине. На молодой, хорошенькой женщине двадцати четырех лет. А Лесе твоей за тридцать перевалило. В девках она засиделась.
– При чем здесь возраст?
– Ну надо же мне что-то сказать! – разозлился Руслан.
– А давно мы с Лесей… встречаемся?
– Твою мать!.. – Свистунов достал сигареты, прикурил одну, затянулся глубоко, бросил на землю, достал другую, снова прикурил, затянулся. – Пошел бы ты, Мукаев на х…! Со своей потерянной памятью! Неужели надо все сначала? Я забыл все, ты понял? Забыл. У меня тоже амнезия. Точка. У меня ребенок скоро родится. Я уже три года пытаюсь вести нормальную человеческую жизнь. Три года. А ты лезешь в старую рану. Причем грязными руками ковыряешь ее и при этом невинно заглядываешь мне в глаза: «Не знаю, не помню, давно ли мы с Лесей встречаемся…» Встречаемся… О черт!