- Все, приехали, - проговорил Рябчик. - Что - сдаемся? Они предупредили, что будут бить на поражение. Так... Так! Есть связь... У Деда прямой не отвечает.
- Давай Липницкому. Он перекоммутирует. Гриня, останавливайся на мосту. Мы с Зелимханом выходим с поднятыми руками. Все, Рябчик, сейчас - ты. Обеспечь связь.
"Волга" остановилась посреди железнодорожного полотна, мигалка не была отключена, но сирена смолкла.
- Ну-ка, потерпи, джигит, мы сейчас прикуемся, - проговорил Стилет. Он ключом открыл наручники, затем защелкнул их, сковав свою левую руку с правой Зелимхана. Он подумал, что, может, стоит выбросить ключ, тогда они по крайней мере не смогут отобрать у них пленника, пока Рябчик не выяснит, что, мать его, на самом деле происходит. Потом передумал и спрятал ключ в потайное место толстой подошвы горного ботинка.
- Все, джигит, выходим с поднятыми руками, - сказал Ворон, а мост под ними тем временем задрожал. - Только не дергайся, слышал, будут стрелять на поражение.
Стилет открыл дверцу, и они с Зелимханом покинули автомобиль подняв руки. До ближайшего "форда" оставалось не больше тридцати метров.
- Я тебе скажу одну вещь, - вдруг произнес Зелимхан, глядя на Ворона. Это был странный взгляд, в нем совсем не присутствовало вражды. - Теперь уже все равно, по крайней мере для меня. Наши не сделают такой бомбы. И если бы кто-то из чеченов готовил такую акцию, я бы знал. В тюрьме был один человек, который любил большие деньги. Мне уже все равно, знаю, как они организуют попытки к бегству. Но ты вроде... честный человек.
Мост под ними продолжал дрожать, и Стилет уже знал почему. В следующий момент заскрипели тормоза - преследователи прибыли. Стилет и Зелимхан стояли с поднятыми руками.
Майор Бондаренко находился в первом милицейском "форде". Он видел, как открылась задняя дверца черной "Волги", и видел, что вышедшие из автомобиля Воронов и Зелимхан подняли руки.
- Вроде бы сдаются, товарищ майор.
- Так, ближе... Карпов, готов? Зелимхан - огонь на поражение. Бить в голову.
- Так точно.
- Если капитан Воронов окажет сопротивление, - кивнул майор Бондаренко, - тоже...
- Они же сдаются, товарищ майор.
- Все!
- Но... капитан Воронов...
Майор Бондаренко повернул голову:
- Карпов...
- Есть, товарищ майор. Бить на поражение.
* * *
Стилет слушал скрип тормозов и смотрел на приближающиеся автомобили. Знаки... Когда-то Дед научил их с Максом читать знаки. И опять это было как в замедленной киносъемке. Мост продолжал дрожать, Стилет не мог слышать того, что говорил майор Бондаренко, но видел руку, передергивающую затвор. Он видел, как тускло блеснула вороненая сталь и как пространство внутри милицейского "форда" стал наполнять дрожащий бархат (знаки?): это не было просто подготовкой к задержанию, внутри этого автомобиля уже все решено, и сейчас просто произойдет хладнокровное убийство. И Стилет знал, что не сможет помешать. Или следующим будет он сам. Голограмма с четким рисунком поднимающегося дула автомата (сколько осталось секунд: две, три?) и размытыми краями. Но нет, не совсем размытыми... Мост продолжает дрожать. Тяжелые товарные вагоны. Поезд идет достаточно быстро. Сейчас. Внизу. Под мостом. Вот исчезает рефрижератор, за ним пульмановский вагон (сколько осталось: секунда, две?..) и полувагоны. Большие четырехосные полувагоны с примерзающими мешками. Что обычно возят в мешках, в таких вот больших мешках из стекловаты?
- Прыгаем, - процедил Стилет, не поворачивая головы.
- Что?
- Прыгаем, мать твою!
В следующий миг он уже увлекал Зелимхана к краю моста, к парапету, крепко держа его за руку:
- Прыгал в детстве, как козочка? А?! - Теперь у Стилета есть время, нужно прицеливаться, майор Бондаренко. И теперь он не будет стоячей мишенью. Ни для какой суки и никогда. - Прыгал?! Как горная козочка?
- Ты совсем сумасшедший, - прошептал чеченец.
- Давай. - Они уже поднимались на парапет. - Рябчик, выхожу на связь. Дискета на трех вокзалах, проконтролируй лично... Ну, дава-а-а-а-й1!!
И в следующую секунду ни Стилета, ни Зелимхана на парапете не было. Рябчик слышал их крик и видел, как они полетели вниз, связанные сталью наручников и размахивая свободными руками. Потом он видел, как они приземлились, делая кувырок через голову, все вроде бы нормально. А потом вагон исчез под мостом.
"Какой же он псих, - подумал Рябчик. - Господи, метров десять, и поезд гремит. Псих. Только за этого психа я любого наизнанку выверну".
- Вы понимаете, что наделали?!
Это был голос майора Бондаренко. Рябчик повернул к нему голову и какое-то время пристально смотрел в глаза. Затем улыбнулся:
- Спокойно, майор, спокойно. Не меси мне эту бодягу. Вы собирались стрелять, хотя они стояли с поднятыми руками. Мы видели. И это была единственная возможность спасти пленного. Не получилось. Да, майор? А теперь мы спокойно разберемся, кто санкционировал твои действия. Как понимаешь, Воронова ты уже не получишь. До ближайшего перекресточка где-то километрик... Выкусил, да, майор? И уж жопа у тебя будет в пене до самого дембеля! Это я тебе обещаю. Лично. А зовут меня Коля. Рябчик. До дембеля, майор! Пидоры вы сраные. Огонь на поражение. Выкуси тебе, а не Стилета!
Владимир Ильич по прозвищу Лютый
Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если б их пути так не разошлись. Зародилась эта дружба еще в детстве, как бывает со всеми самыми чистыми дружбами на свете.
В седьмой "Б" класс московской школы № 335 прибыли два новеньких: улыбчивый и тихий мальчик по имени Игнатик Воронов и крупный, с рыжими кудрями и весь в веснушках Лавренев Володя, по батюшке - Ильич. Последнего из-за такого сочетания имени и отчества попытались прозвать Лениным, что в общем-то сулило определенные неприятности в те времена и совершенно не вязалось с активным нежеланием рыжего хоть как-то постигать преподаваемые науки. Но не пропадать же такому интересному имени-отчеству, и рыжего прозвали Лысым, хотя позже он получит куда более суровую кличку. Но тогда в классе верховодил Филатов - Филя, он милостиво раздавал прозвища, казнил и миловал, был суров, драчлив и часто беспощаден. Филя установил в этом маленьком коллективе строгую иерархию, короновавшись на "короля" и окружив себя несколькими услужливыми приближенными. Остальным была отведена роль "шестерок", общаясь с которыми, Филя даже не унижался до имен, предпочитая формулу: