Папа переносит тарелки на стол.
— Неужели и рассказать нечего? Хороший был день, плохой? Случилось ли что-то интересное, необычное?
Он ставит передо мной тарелку, и у меня вдруг появляется чувство, что ему известно если не все, то по крайней мере кое-что из произошедшего после занятий.
Смотрю с мольбой на Эми — ну скажи хоть что-нибудь. Бесполезно.
Я вздыхаю.
— Лордеры забрали моего учителя живописи.
Мама ахает и опускается на стул.
— Бруно Джанелли?
— Да. — Я удивленно смотрю на нее. — А ты его знаешь?
— Он старше, чем кажется, и преподавал живопись, когда еще я ходила в школу. Великий художник и хороший… — Она останавливается на середине предложения. — Да, давно это было. Кто знает, какой он теперь.
"Каким он был", — мысленно поправляю я и сама неприятно удивляюсь тому, что думаю о нем в прошедшем времени. Нет, конечно же нет.
— Что с ним будет?
Мама и папа переглядываются. Мама поднимается и начинает мешать что-то на плите.
— Наверно, это зависит от того, что он сделал. Не беспокойся об этом, — говорит папа.
Поздно вечером, оставшись наконец одна в комнате, я сворачиваюсь на кровати рядом с Себастианом. Он урчит. Стараюсь осмыслить случившееся за день, вывести какой-то итог, но ничего не получается. Как не получается и не думать.
Единственное решение… Карандаш и бумага. "Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства". Рисую левой рукой. Лихорадочно. Снова и снова. Далеко за полночь. Тори. Феб. Люси. Джанелли. И Роберт — брат из прошлого, которого я не знала.
Водитель беспрерывно сигналит, как будто от этого может быть какой-то толк. Автобус застрял в пробке и стоит на месте.
Симпатичная блондинка в задней части салона опустила голову на плечо сидящего рядом парня. Он обнимает ее одной рукой. Задержка нисколько их не беспокоит. Остальные не знают, чем заняться, и не находят себе места. Двое или трое читают; несколько ребят постарше измываются над мальчишкой помладше; девочки обсуждают мальчиков; одиночки смотрят в окно.
— Сделайте что-нибудь! — кричу я шоферу. — Откройте двери! Выпустите их!
Но он не слышит меня и не знает, что сейчас случится.
Блондинка сзади замерзла. Ее парень поднимается с сиденья и тянется за своей курткой на верхней полке.
Вот тогда все и случается: свистящий звук, вспышка света, взрыв. И крики.
Ядовитый дым… окровавленные руки стучат в окна, которые не открываются… и крики, крики. Парень обнимает ту, что была симпатичной блондинкой, но слова любви запоздали. Она мертва.
Снова свист… вспышка… взрыв. Зияющая дыра в боку автобуса, но большинство уже молчат. Парня оттаскивают от девушки, и только тогда он присоединяется к немногим выжившим. И тоже кричит. Я затыкаю пальцами уши, но крики не смолкают.
Не сразу, но до меня все же доходит.
Это я.
— Тише, тише. Это только сон.
Я отбиваюсь, мечусь, потом понимаю, где нахожусь. В постели, дома — точнее, в моем нынешнем доме, — и обнимает, удерживает меня не Эми, а мама. Эми появляется у двери, зевает и уходит. Должно быть, мама проснулась и пришла первой.
"Лево" вибрирует: 4.4. Уровень не такой уж и низкий, но мне страшно, и во рту вкус крови. Перед глазами сцена из сна. Роберт и Кэсси, та симпатичная девушка. Должно быть, мое подсознание выбрало их с фотографии, которую показывал Мак.
По всей кровати листы бумаги, мои наброски. Мама разглаживает их молча и собирает в стопочку, но останавливается, наткнувшись на рисунок с Джанелли.
На моем рисунке он стоит в классе, под своим наброском Феб — рисунок в рисунке. И Феб на бумаге — это его Феб, одинокая девушка, которую я так и не узнала.
Мама смотрит на Джанелли. Лицо у нее печальное. Я успеваю собрать остальные листки, так что увидеть Роберта и Кэсси она не успевает.
— Что ты наделал? — шепчет мама, трогая лицо Джанелли на бумаге, и поворачивается ко мне. — Мы здесь вдвоем, и это останется между нами. Что с ним случилось? Я вижу, ты знаешь. У тебя все на лице написано. Тебе нужно научиться скрывать мысли и чувства, как это делаем мы. Но сейчас, пожалуйста, расскажи мне, что знаешь.
И я рассказываю. О Феб и малиновке. О том, что сказал учитель. Как мы стояли молча и как он потом нарисовал ее.
— Милый дурачок. Сейчас даже думать опасно, и они взяли бы его только за это. Послушай меня, Кайла. Я знаю — ты уж мне поверь, — как сильно это все расстраивает тебя. Как трудно все понять. Но тебе необходимо научиться держать все в себе, таиться. Иначе долго не протянешь. Я не хочу, чтобы тебя забирали. Пообещай мне, что постараешься, хорошо?