— Если я неладно поступил прошлым вечером, — молвил он, — ничто не утешит меня сильнее, как возможность услужить тебе, насколько это в моих силах, чтобы загладить худое.
— Что ж, правда, — наконец, сказала Тири, — ты можешь кое-что сделать для меня.
Она снова погрузилась в молчание. Бьёрн, чтобы помочь ей, сказал:
— Я умею хранить тайны.
— Да, и перво-наперво, — молвила она, — самое важно — ты не должен ничего говорить Стирбьёрну. Я полагаю, ты друг ему?
И она покраснела.
— Не только друг, но и побратим, — отвечал Бьёрн.
— Ни намека не должен ты ему давать, — сказала Тири, — и не выдать ни полсловом, ни полвзглядом.
— Я умею хранить тайны, — молвил Бьёрн, — и я исполню твою просьбу.
— Тогда вот что, — сказала она, — вам лучше всем убраться из Датской земли как можно скорее.
В удивлении Бьёрн слушал это.
— И что в том хорошего? — спросил он.
— Ты сделаешь это?
— Я тебе обещал, — сказал Бьёрн. — Но последнее слово за Стирбьёрном, не за мной.
Тири сказала:
— Ты ему друг. Ты можешь убедить его.
— И каковую причину должен я ему назвать? — спросил Бьёрн.
Тири посмотрела на него так, словно он сам должен был знать о причине. Когда же он не нашелся, она молвила:
— Говорят, что когда появляются нежеланные гости, им дают особое зелье, чтоб поскорее избавиться от них.
— Эта причина, — сказал он, улыбаясь, — не убедит Стирбьёрна.
Она спросила:
— Его так трудно убедить?
Бьёрн сказал:
— И вправду трудно, если уж он поставил на своем.
Тири потеребила кисточку на своем платье. Она взглянула на Бьёрна, потом отвела взгляд.
— Скажу тогда прямо, — молвила она, — и назову тебе истинную причину, но ты обещай, что не скажешь о ней Стирбьёрну. Король, отец мой, думает, что между мной и Стирбьёрном что-то было. Глупость, но я хорошо знаю отца моего. Это опасно. Он этого не потерпит, у него другие виды на меня: король Бурислейв.
Она мельком взглянула на Бьёрна, лицо ее потемнело, вспыхнув румянцем стыда.
— Что? — спросил тот. — Король вендов? Но он же старик!
— Не старик, — отвечала Тири.
— Он в отцы тебе годится, — сказал Бьёрн.
— Мы вовсе не о том говорим, — молвила Тири. — Король, мой отец, любит меня. А вас, йомсвикингов, не любит.
— Для чего он тогда отдал своего сына Свейна под опеку Пальнатоки? — спросил Бьёрн.
— Говорю тебе — он вас не любит, — отвечала она. — И мы, даны, вас не любим. У королей есть свои причины поступить так или иначе, или оставить все как есть. Тебе не должно спрашивать меня, я ничего не знаю, кроме того, о чем уже сказала. И я желаю, чтобы вы все уехали отсюда, прежде чем случится беда.
Бьёрн какое-то время смотрел на нее, не говоря ничего. Затем он сказал:
— Ты удостоила меня чести и многое мне сказала. Не рассердишься ли ты, если и я буду говорить начистоту?
— Нет, не рассержусь — это было бы несправедливо, — мягко сказала она.
— Тогда, — сказал Бьёрн, — не слишком горячись. Правду говорят, что скалы морские сглаживаются волнами. Время на нашей стороне.
Некоторое время она хранила молчание, словно взвешивая его слова и свои мысли.
— Нет, — сказала она чуть погодя, — помни, Бьёрн, ты обещал мне.
Бьёрн хорошо понял теперь, что ее не переубедить. Он сказал:
— Я сделаю, что смогу. Я уведу его, раз уж так оно все вышло, в Сконе или в Фюн, или в Йомсборг или еще куда. Потому что до лета нельзя ему в Швецию; так что придется нам перебыть где-то еще полгода, покуда не настанет пора ему ехать на север в Шведскую землю.
Как только вымолвил он эти слова, Тири побледнела так, что даже губы стали белыми. Бьёрн подумал, что она сейчас лишится чувств, и приготовился было ее поддержать. Она отшатнулась к стене и:
— Север! — сказала она. — На север в Швецию? Не позволяй ему! Только не север! Только не север, Бьёрн!
Бьёрн подумал, что у нее внезапно помутился рассудок, и она заметила это по его лицу.
— Я скажу тебе, — молвила Тири, — я все начисто забыла, так, словно ничего и не было. Но ты заговорил о севере, и это пробудило мои воспоминания, словно я только что увидела тот сон. Мне приснилось это прошлой ночью — как будто я в отцовской зале, и огни горят, и вы, ярлы Йомсборга, здесь в большом обществе. И будто Стирбьёрн стал расти, стал огромным, рука его была размером с блюдо, а голова касалась стропил под кровлей. И будто бы поднял он полный рог меду и кликнул громовым голосом:
— К северу! К северу, не мешкайте!
Потом он будто бы возложил на короля, отца моего, свою огромную как блюдо руку и вывел его из залы в ночь, а там был дождь, и было мокро. И все люди, сколько их было, бегом последовали за Стирбьёрном и повиновались ему. Они спустили на море свои корабли и под сильным ветром поплыли к северу. А после того, виделось мне в моем сне, будто бы всадницы скакали по небу среди всполохов и молний, в броне и шлемах, и ужасен был звон тетивы их луков. И я посмотрела — земля была усеяна трупами павших в битве, и волки, и вороны собирались из тьмы, чтобы пировать на мертвых телах. Затем в моем сне я начала вглядываться в лица убитых, Я посмотрела и увидела его тоже, лежащего там убитым. А затем мгла и ночь окутали меня со всех сторон, словно утягивающий за собой откат морского прибоя, и стала непроглядная тьма. Но я не проснулась, а заснула ровно еще глубже, и наутро не помнила ничего. И лишь когда ты сказал про север, все вспомнилось.