Король сказал с угрозой:
— Бонды прогнали камнями моего сродника и моего ярла, как довелось мне узнать.
— Я тут ничего не мог поделать, — молвил Торгнир. Помолчал.
— Дозволишь ли мне говорить прямо, повелитель?
— Говори, — сказал на то король
— За более чем сорок лет успел ты испытать мою верность. И, помимо того, отец мой верно служил королю, твоему отцу, и давал ему разумные советы. Скажу тебе по правде, король — свеи не стерпят жестких вожжей, и самыми нестерпимыми будут для них вожжи в руках этого юнца.
— А я, — сказал король, нависнув над ним и пылая от ярости, — не стерплю поддельных королей на этой земле.
— Ежели послушаешь ты моего совета, повелитель, — молвил Торгнир, ничуть не испугавшись, — ты станешь могущественным, словно орел, взирающий на мелких пташек. Даю тебе клятву — не прилагал я руки к свершившемуся, однако удержать их не смог. Все совершилось в запале дурной злобы, а что подстрекало к тому — ты и сам знаешь. Оно угаснет как искра, если только ты, король, дунув не ко времени, не разожжешь большое пламя.
— Я, — молвил король, — давлю искры ногой, а не раздуваю, если уж хочу их погасить. Бонды знают меня, а я знаю их. Если я не прикончу этого Ламби прямо сейчас, они не станут искать тому дурной причины; да и сам он не станет, если есть у него голова на плечах. Вели ему сидеть тихо или же втайне покинуть нашу державу. Тебе ведомо, как к этому приступить и чем убедить его, исполни же это. Стирбьёрна отошлю я на три года, придав ему корабли и людей в количестве достаточном, дабы мог он совершить достойные деяния, если, как я думаю, ему суждено их совершить. Так что он станет острить зубы где-то в чужих краях, а не на моих землях и не на моих людях тут, в Швеции; и после трех лет, ежели вернется он к тому готовым — он получит свое королевство.
— Хорошо задумано, король, — молвил Торгнир, кивая головой. — Да не позволят Боги удобренной почве стать пустошью и худородной.
Человек из королевской стражи вошел и, поклонившись низко, спросил, дозволено ли будет войти к нему Стирбьёрну. Король тотчас приказал принять его. Стирбьёрн вошел быстрым шагом и, увидевши Торгнира, остановился меж резных столбов у входа. Он переводил взгляд с короля на Торгнира, с Торгнира на короля. Лицо его стало мрачным, и волосы слегка приподнялись, словно шерсть на загривке дикого пса при встрече с врагом.
— Нет большего позора, — сказал он, — для тебя, повелитель, чем столь дружески говорить с этим стариком. Позволь вывести его и зарубить перед дверью — это было бы хорошо.
Король смотрел на него в упор и ничего не говорил.
— Повелитель, — сказал Стирбьёрн, все еще стоя в дверях, освещаемый огнем очага. — Я пришел просить о милости. Дай мне двадцать кораблей и позволь отправиться в викинг[7]. И дай мне также позволение убить объявленного тобой вне закона Ламби Белого, которого эти бонды, сношающие друг друга в зад, и этот старик в открытую именовали королем. Свет не видывал и не слыхивал большего бесчестья.
Взгляд Торгнира из-под выступающих надбровных дуг и бровей встретился со взглядом молодого человека. Лицо его осталось невозмутимым, он не повел и бровью, и глаза его были почти не видны в глубоких глазницах, куда не доходил свет от огня.
— Сродник, — молвил король Эрик, — ты молод. Поэтому я не дивлюсь тому, что ты несправедлив и хочешь расправы: годы и опыт должны это исправить. Что же до остального — получишь ты не двадцать, а шестьдесят кораблей, с полной командой на каждом. Моя воля такова — три зимы ты проведешь в дальних краях. Следует тебе, будучи рожденным королем, научиться и дела вести по королевски. И после этого, после всех великих скитаний, если вернешься ты здоровым и невредимым, я надеюсь найти в тебе зрелого мужа и достойного сына своего отца, и моего достойного сродника. И тот день будет лучшим днем моей жизни, когда ты окажешься на месте твоего отца моим соправителем в Уппсале.
Когда король, его дядя, говорил это, с лица Стирбьёрна сходили ярость и уныние, и он смотрел на короля с такой радостной и открытой улыбкой, что даже тот, кто дурно относился к нему, должен был его полюбить. И волосы его больше не топорщились, а легли гладко на голове. Он подошел ближе, войдя в залу.
— Что же до Ламби, — молвил король, — он ничто — мошка, оплёвок, и я ничуть о нем не беспокоюсь. Я запрещаю тебе, однако, сражаться с ним когда-либо в Швеции или у берегов ее; но если вы встретитесь в чужих краях иль в открытом море — что ж, пусть тогда Судьба решит.