Фарор Хенд на миг закрыла глаза и сжала зубы, закусив ярость.
Командующая же хохотала. - Война, что за комедия. Слишком грубая в жестокости, слишком явная в трагичности. Погляди лучше на мирную жизнь, узри тихие - но не менее зверские - битвы души. День за днем, ночь за ночью. Солдат грезит о простоте войны. Да, да, все носящие мечи - трусы. Мир, милочка, самое кровавое из испытаний.
- Я вижу совсем иначе, сир.
- Неужели? Не думаю. Вместо поисков мужа ты понеслась в Легион Хастов. Вместо того, чтобы занять имение и отдать сердце, сидишь на моем плече, будто ворона, быстрая на осуждение, но такая медлительная, когда нужно обратить недрожащий взор на себя. - Она повела рукой. - Но приветствую твою злость. Ты мой утыканный гвоздями щит, Фарор Хенд. Я приближаю тебя, дабы ощущать боль шипов, и пусть кожа на груди, над сердцем проколота, впереди битва. Там я буду как дома.
- Вы не полезете в самую гущу, сир. Я не позволю.
- Да? И за что такая милость?
- Ну нет, - бросила она. - Не милость, совсем напротив.
Торас Редоне отпрянула и с трудом удержалась в седле. Лицо вдруг окаменело, улыбка пропала, глаза устремились вперед, к тому, что ждало их всех.
За внутренним мостом Келларас спешился, подошел к воротам Цитадели и отдал поводья конюху. Суровый фасад нависал над двором. "Выглядит не храмом, крепостью. Что не совсем необычно - если подумать, слишком часто одно требует другого". Мысль о вере, которой нужна оборона, вдруг выбила его из колеи, словно граничила с мрачным откровением. Однако офицер одернул себя и уверенно зашагал по широкой лестнице.
"Философы не могли не заметить... мои внезапные озарения бредут по хорошо набитой тропе мысли, не сомневаюсь. Достойная вера не нуждается в защите. Да, не бывает внешней угрозы вере, разве что полное истребление верующих. Но даже убийство плоти не вредит внутренней вере.
Нет, истина горька. Единственный враг веры обитает в душе. Лишь сам верующий может обрушить на нее разрушительную силу.
Верующий с искаженным лицом, указывающий перстом на "неверных", обнажающий меч с жаждой крови - верующий провозглашает ложь, ибо полон сомнений и нечестен с богом, иначе свободно высказал бы всё. Никакое число трупов под ногами не уменьшит угрозу - саму возможность - сомнений.
А вот истинно верующий никогда не выхватит оружие, никогда не станет спорить, завывая от злости и сжимая кулаки, не собьется в толпу, дабы сокрушить беспомощного врага. Ему ничто подобное не нужно. Не слишком ли многие желают жить ложью?"
Он моргнул, поняв, что уже дошел до коридора, ведущего в покои медлителя Драконуса. Смутно вспомнил: около Терондая он слышал разговор, кажется, и его спрашивали о чем-то. Келларас хмуро повернулся и увидел Кедорпула и Эндеста Силанна.
- Война, - сказал он, опережая их, - не нужна.
Жрецы запнулись, Кедорпул покачал головой, фыркнув. - Дорогой капитан, мы все это знаем.
- Мы сражаемся, потому что потеряли веру.
- Да, - мрачно посмотрел на него Кедорпул.
- Драка, - продолжал Келларас безжалостно, - стала тому доказательством. Но многие будут погибать из-за наших личных неудач. Это не гражданская война. Не религиозная. - Он беспомощно замолчал. - Не знаю, что это такое.
Эндест Силанн сделал шаг к нему. - Капитан, позаботьтесь о тех, кого любите. - Он воздел руки, обмотанные мокрыми багряными бинтами. - Мы обезумели, созерцая дыру в центре своего мира, пустую тьму, проявление отсутствия.
- Но она не пуста, - шепнул Келларас. - Правда?
Эндест мельком глянул на Кедорпула и покачал головой: - Да, сир. Не пуста. Она наполнила ее до краев. Дыра едва вмещает дар.
Слезы вдруг заструились по щекам стоявшего позади Кедорпула.
- Драконус был тому доказательством. Если бы мы имели смелость видеть! Все это, - он взмахнул кровавыми руками, - полно любви. Но смотрите, как мы пятимся с пути любви. Смотрите, сколько возражений выдвигаем мы против столь простого и глубокого дара. - Его улыбка была надломленной. - Это война глупцов, капитан. Как любая до и любая после. Она - доказательство наших провалов, нашей слабости, склонности бросаться в любые дурацкие причуды... увы, мы не заслужили ничего иного.
Келларас отшатнулся от жрецов. - Я жду лорда Аномандера и Сильхаса Руина.
Кедорпул хмыкнул: - Слишком поздно. Они скачут в низину Тарн.
Слова погасили сумятицу мыслей Келлараса, но на смену пришел ужас. - Что? Конечно, лорд Аномандер...
Эндест Силанн прервал его: - Лорд Аномандер уезжал далеко. Он положился на суждения брата.
Келларас переводил взор с одного собеседника на другого, все еще ощущая страх, но не понимая сути событий. - Лорд Драконус ждет, - сказал он.
То был день откровений, жестокой какофонии откровенных слов. Он заметил, как бледнеет лицо Кедорпула. Заметил: Эндест дрожит, чуть ли не падая. Келларас повернулся в сторону коридора. - Здесь, - сказал он и пошел дальше.
Жрецы не двинулись за ним.
"Война глупцов. А самая великая глупость, ясно мне - мечта о мире. Вера, все твои посулы и твои измены... я должен счесть тебя врагом надежды?"
У двери он заколебался. За ними муж, лишившийся любви, муж, сейчас очень уязвимый к любой измене. Его можно поразить самыми простыми сообщениями... Мир перекосился в голове Келлараса. Он видел голоса. Ураган слов, сделавших свою работу и медленно отступающих от того, что грядет. В конце... голоса лишатся слов, став жалобными стонами.
"Все снова. Рождаемся, чтобы умереть. Смотрите, во что превратили мы время между рождением и смертью!"
Позади рыдал священник, а второй истекал кровью. Келларас схватился за ручку.
Вренек спешил по улице, среди толчеи, и знал: бояться нечего. Духи сгрудились вокруг и, похоже, сделали почти всех слепыми к бегущему со всех ног юноше. Для него создавали путь, хотя как - Вренек не мог вообразить.
Древко копья тяжело качалось на плече. Он держал оружие почти вертикально, чтобы обернутое кожей острие не задело окружающих. Серебряный обруч, подарок лорда Аномандера, висел под плащом. Среди духов он замечал воинов, давно мертвых, но все еще носящих ужасные раны. Все, что он мог - избегать прямого взгляда в суровые лица. Насколько он понимал, отец был тоже где-то здесь.
Что-то не так. Это он знал. Покойникам Тисте тут не место, их мир таится от смертных. Им нет причин быть здесь. Но, возможно, они всегда были здесь, и лишь благодаря новообретенному проклятию он может их видеть, тогда как другие - нет. Возможно, эти толпы существовали всегда, тысячи и тысячи призраков, словно мухи клубящихся в местах обитания живых, тянущихся к тому, что утеряли.
Им нечего сказать - или их не слышно. Всего лишь глаза, плененные слабыми воспоминаниями о телах. Мысль о смерти как плене устрашила Вренека, рассудок устремился к иным, еще более жестоким мыслям. "Я ищу мести. Желаю навредить тем, что вредили Джинье и мне. Хочу послать их души в это призрачное королевство пустоты. Пусть остаются там, немые, видящие, но не способные коснуться. Пусть страдают".
Он никогда не думал, что мысли могут быть жестокими сами по себе. Мщение казалось таким чистым понятием. Уравнять сделанное. Смерть за смерть, боль за боль, потеря за потерю.
Сам лорд Аномандер верил в мщение.
Но теперь... какое же удовлетворение принесет месть? Даже взрослые мужчины и женщины толкуют о мести, словно она может исправлять сделанное. "Но ничего такого не исправить, да. Убийцы и насильники умрут, так что не смогут продолжать. Так и надо, не правда ли? Столкнуть их с утеса жизни, вниз, в Бездну.
Но они в нее не попадут. Никуда они не уйдут, присоединятся к другим духам. С тем же успехом они могли бы помереть во сне, в возрасте тысячи лет. Окруженные любящей родней. Какая им разница?