- Обещаешь?
- Обещаю, Вренек. Ну, когда пойдешь назад, огибай селение. Не ходи по главной улице. Кое-кто на тебя зол за твои слова. Путь долгий, но ты иди по полям. Скажи, что так сделаешь. Скажи!
Он утер глаза и нос. - Я пойду по полям.
- И матери ничего не рассказывай.
- Не буду. Но я там надолго не останусь.
- Останься с ней, Вренек. Уйдя, ты разобьешь ей сердце.
- Сделаю как лучше.
- Хорошо. Очень хорошо. - Она кивнула в сторону ворот. - Иди же.
Грусть язвила его сильнее, чем все прежние раны; но он стоял прямо. Холод забирался под мокрую рубашку, полз по спине. - Прощай, Джинья.
- Прощай, Вренек.
Тут, вспомнив огорчение при виде уходящего Орфанталя, он бросился к ней и крепко обнял, и резкая боль в ране и прочих местах показалась очень уместной.
Казалось, она съежилась в его хватке - и тут же начала отрывать руки, взяла его за плечи и развернула, чуть толкнув в спину.
Он пошел к воротам.
Вренек собирался пересечь поля, как и обещал. Но не собирался возвращаться домой. Ему хотелось кое-что исправить, ибо даже в таком мире некоторые вещи нужно исправлять. Мама будет дома, когда он вернется, позже - и тогда он сделает все что нужно. Он с ней помирится.
Но сейчас он выждет сумерек, чтобы скрыться от чужих глаз, потом пойдет и заберет копье, которое зарыл в снег у старого каменного корыта.
Ему одиннадцать, и кажется, последний год был длиннее всей жизни. Как будто десять ему было вечность назад. Но в том-то и дело: ему никогда не будет снова десять.
Солдаты ушли на восток, в горелый лес.
Он найдет их там. И сделает то, что правильно.
- Что ты делаешь? - спросил Глиф спокойно.
Вздрогнув, встрепанный мужчина поднял голову. Он сидел у груды камней, вытащенных из мерзлой почвы вдоль края луга. Руки были грязными и в крови от царапин, ногти сломались. Он носил обожженную волчью куртку не по размеру. Рядом, на засыпанном снегом грунте, валялись меч легионера и ножны, и перевязь.
Незнакомец не ответил, глядя на лук в руках Глифа - стрела наложена, тетива туго натянута.
- Ты на стоянке моей семьи, - пояснил Глиф. - Ты закопал их под камнями.
- Да, - шепнул мужчина. - Я нашел их здесь. Тела. Я... я не мог смотреть. Прости, если я сделал неправильно. - Он осторожно встал. - Можешь убить, если хочешь. Я не стану скорбеть по миру, его покидая. Не стану.
- Не наш путь, - кивнул на камни Глиф.
- Прости. Я не знал.
- Когда душа ушла, плоть - ничто. Мы относим мертвецов на болото. Или в лес, в густую и темную чащу. - Лук чуть дрогнул в руках. - Но это, это зря. Ты прячешь тела, чтобы дома было чисто, но здесь никто уже не живет.
- Кажется, - заметил чужак, - ты здесь живешь.
- Они бы сгнили ко времени следующего моего возвращения. Только кости. С ними, - добавил Глиф, - было бы легко жить.
- У меня на такое не хватило бы смелости.
- Ты солдат Легиона?
Мужчина глянул на клинок. - Убил одного. Зарубил. Он был в отряде Скары Бандариса - из тех, что дезертировали с капитаном. Я какое-то время шел с ними. А потом убил, и за убийство Скара Бандарис изгнал меня из отряда.
- Почему же не казнил?
- Когда он понял мою жизнь, - сказал мужчина, - решил, что такая жизнь есть самое страшное наказание. Верно.
- Тот, кого ты убил... что он сделал? Твое лицо искажено. В рубцах, изуродованное. Он это сделал?
- Нет. У меня давно такое лицо. Гм, всегда такое было. Нет... - Он помедлил и пожал плечами: - Говорил злые слова. Резал меня словами снова и снова. Даже остальные меня жалели. Что ж, его не любили, так что никто не пожалел о смерти. Кроме меня. Его слова были злыми, но правдивыми.
- Вижу по глазам, - сказал Глиф, - ты мечтаешь о моей стреле.
- Да, - прошептал чужак.
Сняв стрелу с лука, Глиф отпустил тетиву. - Я охотился на солдат Легиона, - сказал он, дела шаг вперед.
- Есть причины, - кивнул чужак.
- Да. У всех есть. У тебя твои, у меня мои. Причины держат твой меч. Причины направляют мои стрелы. Заставляют души покидать тела, а тела гнить на земле. - Он потер тряпку, скрывавшую нижнюю часть лица. - Они - маски, что мы бросаем позади.
Мужчина вздрогнул как ударенный, и отвернулся. - Я не ношу маски, - сказал он.
- Будешь убивать еще солдат?
- Немногих, - ответил мужчина, подбирая перевязь и цепляя меч. - У меня список.
- Список и достойные причины.
Он искоса глянул на Глифа. - Да.
- Меня зовут Глиф.
- Нарад.
- Есть еда, взял у солдат. Я поделюсь с тобой за доброту, с которой ты зарыл мою семью. А потом расскажу сказку.
- Сказку?
- Когда закончу сказку, тебе решать.
- Что решать, Глиф?
- Будешь ли охотиться со мной.
Нарад заколебался. - Я не особо дружелюбен.
Пошевелив плечами, Глиф пошел к костру. Увидел, что Нарад взял для могильника камни, составлявшие круг очага. И начал собирать другие, поменьше, чтобы защитить пламя от ветра.
- Народ, что рыбачил в озере, - сказал он, вытаскивая огниво и мешочек с сухим трутом.
- Это история о них?
- Не о них. О Последней Рыбе. Ее история. Но начинается она с народа озерных рыбаков.
Нарад снова положил меч. - Мало дерева осталось.
- Мне хватит. Прошу, сядь.
- Последняя Рыба, значит? Думаю, история будет грустная.
- Нет, злая. - Глиф поднял голову и встретился со взором перекошенных глаз Нарада. - Я Последняя Рыба. Пришел с берега. Сказка, которую я расскажу, пойдет далеко. Я не вижу конца. Но я - Последняя Рыба.
- Значит, ты далеко от дома.
Глиф оглянулся на семейную стоянку и пепел, в котором недавно лежали кости. Посмотрел на толчею кустарников и немногие оставшиеся деревья. И взглянул в пустое серебряное небо: синева ушла, когда Ведьма на Престоле пожрала корни света. Наконец он взглянул в глаза мужчины напротив. - Да, - сказал он. - Я далеко от дома.
Нарад крякнул. - Еще не слышал говорящей рыбы.
- А если бы слышал, - спросил Глиф, не отрывая он него глаз, - что бы она могла сказать?
Убийца замолк на миг, отводя глаза от глаз Глифа, и пошевелился, ровнее укладывая меч в ножнах. - Думаю... она сказала бы... Пусть вершится правосудие.
- Друг, этой ночью мы здесь, я и ты. Мы встретились взглядами.
Борьба, вызванная словами Глифа, еще сильнее исказила лицо Нарада. Но он все же поднял глаза, и так были выкованы узы дружбы меж двумя мужчинами. А Глиф понял нечто новое.
"Каждый из нас приходит на берег. В свое время, в свое место.
Кончив одну жизнь, мы должны начать другую.
Каждый из нас придет на берег".
ЧЕТЫРЕ
"Приведите ко мне всех и каждое дитя".
Заявление столь благожелательное... но в разуме ассасина трясов Кепло Дрима оно еще сочилось, будто кровь из небольшой, но глубокой раны, будто вода из-под тяжелой пробки - не вполне ритмично, словно это протекает бассейн нечестивых, непозволительных мыслей. Есть места, допускающие разгул воображения, и если бы эти места можно было закрыть решеткой и поставить стражу с оружием наголо - он сам встал бы, прогоняя любого прохожего. А если кто станет настаивать и пробираться ближе -убивал бы без малейших колебаний.
Но тонкие, смоченные словами губы старца тревожили память лейтенанта. Он предпочел бы поцеловать губы мертвеца, нежели снова увидеть, как Его Милость Скеленал бормочет свой призыв в угрюмой, полной теней комнате, пока зима крадется из-под двери и лезет в окна, покрывая полы и стены серым от грязи инеем. Дыхание видно в морозном воздухе, словно дым, руки старика трясутся, сжав подлокотники кресла, алчный блеск в глубинах запавших глаз не достоин храма, места, называемого святым, царства достоинства и чести.
"Приведите ко мне всех и каждое дитя".
Он мог бы вспомнить, что старики бессильны во многих смыслах. Руки и ноги слабы, сердце подводит, умы хромают или погружаются в горькие потоки, которые они считают своими мыслями. При всем при этом они умеют ревностно пропалывать и удобрять сады желаний.