Я лишь кивнула, поскольку была слишком утомлена и слишком продрогла, чтобы говорить. Все мои силы ушли на подъем до нашей квартиры, боль в спине измучила меня. Медленно идя рядом, Виктор рассказал, что они с моей матерью слышали краткое сообщение о катастрофе, но власти не вдавались в детали.
Нескоро мы узнали, что высшее партийное руководство решило не говорить многого о самом ужасном железнодорожном происшествии в истории Чехии, чтобы сведения не использовали «враги социализма». Не сразу была предана огласке информация о том, что 118 человек погибли и еще более сотни ранены. Журналисты не освещали последовавшее судебное разбирательство, в результате которого выжившие машинист, кондуктор и начальник поезда попали в тюрьму, за то что не смогли правильно различить железнодорожные сигналы в тумане.
Виктору, отчаянно жаждавшему получить какие-либо конкретные известия в ночь после катастрофы, пришлось задействовать связи, чтобы хоть что-то узнать. К счастью, у одного влиятельного друга оказались знакомые на пражском вокзале. Виктор позвонил туда и спросил, не пострадали ли спальные вагоны из Румынии.
– Да, – ответили ему, – три последних международных вагона полностью разбиты. Выживших нет.
Виктор и мама обзвонили больницы, ища меня среди пострадавших, но безуспешно. Они были особенно подавлены, думая, что изменение в планах путешествия привело к моей гибели.
Мы достигли верхней площадки, где ожидала мама, тоже в дневной одежде. Она, широко раскрыв глаза, прошептала: «Зузанка», – не в состоянии сказать ничего больше. Мы обнялись.
Уже рассвело, когда мы с Виктором улеглись на матрасе под роялем, однако я попросила его завести будильник.
– Зачем? – спросил он потрясенный.
– Мне нужно быть в концертном зале Домовина, первая запись для «Супрафона». Здание зарезервировано, и там все будут ждать меня.
Он начал спорить, но потом посмотрел мне прямо в глаза. С детства мой взгляд всегда выдавал меня. Я унаследовала эту черту от отца. Виктор знал, о чем я думаю, мне даже не пришлось озвучивать вопрос: «Что бы сделал Бах?» Муж отвернулся и завел будильник.
Я пошла лишь на одну уступку: я встала даже раньше, чем хотела, и сперва отправилась на осмотр в клинику. «У меня ушиблена спина, – сказала я врачу, добавив только: – На меня упал чемодан».
Он дал мне направление на рентген, пообещав потом сообщить результаты.
Не помню, какое именно музыкальное произведение мы записали тогда для «Супрафона», чешской фирмы, которая стала для меня лидирующей. Потом я думала, что это, наверное, было что-то из Доменико Скарлатти, итальянского современника Баха.
В моих рабочих заметках тех времен, однако, названы «Гольдберговские вариации» Баха, один из самых сложных опусов композитора, который я мечтала записать с давних пор. Сочинение заказал русский граф, который страдал от бессонницы и хотел, чтобы его клавесинист Иоганн Гольдберг играл эти вариации ночью, чтобы развлечь хозяина. Они математически совершенны и включают в себя умопомрачительное множество числовых комбинаций, о которых сам Бах сказал, что они «готовы услаждать души любителей музыки».
Я-то большого наслаждения в тот день не испытала. Но сделала все, что обязана была сделать, превозмогая боль в течение четырех или пяти часов за клавишами. Когда продюсер решил, что материала достаточно, и спросил, не хочу ли я сразу прослушать запись, я отрицательно потрясла головой.
Меня лихорадило, и я сказала ему: «Спасибо, но я очень устала после гастролей и, похоже, простудилась. Лучше я пойду домой».
Мне нужно было сдать полученную за границей валюту и паспорт. Потом, должно быть, я доехала на трамвае до нашего дома возле четырехэтажного отеля девятнадцатого века «Флора», в районе Винограды, куда мы с Виктором часто ходили пообедать, пока его не снесли, чтобы освободить место для торгового центра и станции метро. Я не помню ничего особенного до того момента, как свернула на нашу улицу и увидела машину скорой помощи у дома с распахнутыми задними дверцами. Я поторопилась и у входной двери столкнулась с врачом, которого видела утром.
– Где вы были, госпожа Ружичкова? – воскликнул он, явно возбужденный. – Мы ожидали вас.
– Почему? В чем дело? – спросила я, опасаясь за мать.
– Дело в вашем рентгеновском снимке, – объяснил врач. – Вас немедленно нужно госпитализировать.
– Но почему?
– Мой дорогой товарищ, у вас сломана спина.
Чемодан, приземлившийся на меня после моего падения на пол вагона, разбил несколько позвонков. По словам доктора, мне повезло, что меня не парализовало. Я провела последующие три недели в больнице, лежа навзничь, со строгим указанием не двигаться, а затем еще несколько недель проходила в корсете.