Утро 14-го было прекрасно, воздух был наполнен пением птиц. Солдаты поднялись, вернулись к своему кораблю, аккуратно выгрузили оружие и обозы, затем пошли в комиссариат на выдачу пайков. Они ждали около четырех часов, и у Мерсера было время осмотреть свои войска; их состояние показалось ему "неудобным до чрезвычайности".- "Наши благородные лошади, еще вчера столь ухоженные и горячие, стояли с поникшими головами и взлохмаченные, ясно показывая, какой урон нанесли им, бросив из жаркого стойла прямо в ледяную воду, а затем выставив более чем на семь часов на открытом берегу, под такой бурей из дождя и ветра, какую мы наблюдали вчера. ...Что касается наших солдат, то они выглядели измученными, их одежда была вся перемазана грязью, сабли заржавели и меховые киверы поникли под дождем. Однако они все еще демонстрировали тот же боевой дух и рвение, которое всегда отличало конную артиллерию, особенно шотландцев".
Действительно, поев, войска бодро выехали в Брюж, и к 15-му числу они были в наилучшем расположении духа. Накануне они остановились на постой в деревне Гистель, где хозяева хорошо их приняли. "Новизна обстановки развлекла их, и у каждого было что рассказать о приключениях прошлой ночи". Когда они вошли в Брюж и услышали мелодичный перезвон его колоколов, они окончательно удовлетворились своим положением.
В тот же самый день Мишель Ней, князь Московский, вернулся в Париж, выполнив задачу, поставленную перед ним Наполеоном три недели назад. Вскоре он понял из слухов, бродивших по столице, что его хвастливое обещание, данное Людовику в то время, когда он уезжал на борьбу с Наполеоном, не только не было забыто, но и стало самым популярным анекдотом. Хотя многие из бонапартистов сами были перебежчиками, все они изображали презрение к нему за ту роль, которую он сыграл. Ней не смог ни придержать язык, ни удержаться от рисовки. Чтобы, без сомнения, развлечь кого-то, в Дижоне, на пути к Парижу, он сказал: "Я поздравлял себя с тем, что заставил императора отречься, и вот я снова здесь, чтобы ему служить!" Ничто не могло быть более опасным во времена политической нестабильности, при случае он стал бы очень подходящим кандидатом на роль козла отпущения. Наполеон сам слышал о неблагоразумном поведении Нея и приветствовал его весьма сухо. Расстроенный, Ней вернулся в свое поместье, и о нем ничего не было слышно в течение нескольких недель. Если бы только он там и оставался!..
Наполеон переменил место постоянной резиденции с дворца Тюильри на Елисейские поля. Поскольку Мария Луиза и его сын не вернулись, нормальная жизнь двора была невозможна, и он приберег большой дворец до лучших дней, используя его только для приемов и церковных служб, которые в то время пунктуально посещал. Помимо подготовки армии, он был занят укреплением Парижа и снабжением крепостей на границе.
Генералу Груши было присвоено звание маршала за его труды по подавлению оппозиции герцога Ангулемского на юге. Из недавно произведенных маршалов очень немногие, если вообще кто-либо, верил в Наполеона. Бертье, глава его штаба во всех успешных кампаниях, последовал за Людовиком XVIII в изгнание. Макдональд, Сен-Сир и Массена были в отставке. Другие служили ему с трудом, осознавая риск, которому подвергались. В целом можно было сказать, что офицеры высшего звена были меньше всех рады возрождению империи. Наполеон доверял более всего тем офицерам, которые держались поближе к шеренгам и колоннам солдат. Он уволил многих высших офицеров и закрыл доступ на службу для бывших эмигрантов.
Среди генералов, которых он избрал для руководства своими разношерстными военными частями, было несколько способных людей. Генерал д'Эрлон дрался в Йене и Фридланде{72}, а Сульт и Массена прекрасно служили в Испании{73}; генерал Рейль был ветераном Итальянской кампании{74}, командовал дивизионом гвардии при Ваграме{75}, а в конце 1812-го был главнокомандующим армии Португалии; генерал Жерар, один из героев Русской кампании, командовал военными корпусами во время сражений во Франции; Вандамм, Рапп и Лобау были в равной степени опытными и отважными полководцами. Всё же, будучи преданными и надежными, они менее оптимистично смотрели на исход данной войны, чем офицеры низших чинов; они были лучше знакомы с политической ситуацией в Европе и принадлежали к узкому кругу людей, знающих о способности Наполеона совершать чудовищные ошибки.
Солдаты запаса постепенно присоединялись к своим полкам. Реакция на мобилизацию Национальной гвардии была разной в различных регионах. По крайней мере, половина людей страны уходила в армию по доброй воле, часто покупая собственное оружие и форму. Однако в некоторых районах эта мера вызвала крайнее недовольство, и многие пытались избежать службы. В Бретани и Вандее{76}, где роялисты грозили вновь подняться, сочли за благо вообще никого не призывать.
Хотя в Париже было по-прежнему спокойно, боязнь войны и вторжения вызвала недовольство почти во всей Франции, и во многих районах начались мятежи и беспорядки. Тысячи трехцветных флагов были сброшены в течение апреля, многие со шпилей церквей, поскольку духовенство не испытывало любви к Наполеону. Заявления правительства сдирали со стен, и в Пуатье был разбит бюст императора. В Амьене было напечатано и распространено среди потенциальных солдат Национальной гвардии следующее заявление: "Кто привел Бонапарта? Армия. Тогда пусть армия и защищает его. Его враги - наши друзья. Нечего нас вооружать, чтобы мы защищали исчадие ада". Во время смотра Национальной гвардии в Сент-Омере один из ополченцев сбросил и растоптал флаг; командующий, опасаясь мятежа, не осмелился предпринять ничего, кроме задержания бунтаря на четыре часа в полицейском участке. Во многих местах проливалась кровь. Особенно опасно было в Марселе. Торговля там была прекращена, порт простаивал, и бедноте грозил голод. Наполеон питал отвращение к этому великому городу, где, помимо всего прочего, Национальная гвардия оставалась верной Людовику XVIII. Патрульные этой гвардии однажды вечером открыли огонь по нескольким армейским офицерам, которые выкрикивали: "Vive l'Empereur!" В другом месте за-бросали камнями кафе, когда там находились офицеры. Во многих городах на юге и на западе выказывалась жестокая враждебность даже по отношению к солдатам регулярной армии. Многие несчастные молодые люди, без охоты подчиняясь призыву на военную службу, были избиты или еще как-то пострадали в предвещение страшного исхода событий и их кульминации при Ватерлоо.
Париж на тот момент растерял весь свой энтузиазм, все воодушевление. Владельцы магазинов разорялись, если только они случайно не продавали оружие или седла, и глубокое разочарование было вызвано длительным отсутствием императрицы и ее сына. Простые люди, которым не на что было рассчитывать и приходилось брать, что дают, начинали понимать, что политики снова их надули, что им лгали и просили их поддержки, прикрывась пустыми обещаниями; но, поскольку всегда лучше смеяться, чем плакать, они развлекались едкими шутками и веселыми песенками, многие из которых были о том, как к одному человеку отказалась вернуться жена.
Продолжительное отсутствие Марии Луизы и короля Рима говорило французам лишь о том, что император находился в двусмысленном и незащищенном положении. Сам Наполеон, несмотря на неутешительные новости, привезенные из Вены де Монроном, не оставлял надежды на их возращение и продолжал попытки секретных переговоров. Коленкур нашел добровольного эмиссара в лице барона де Стассара, который ранее оказывал услуги Марии Луизе и ныне состоял при дворе ее отца. Барон, находясь в Париже и готовый вернуться в Вену, выехал 17 апреля с письмами к императору Францу и Меттерниху. В письме к Францу Наполеон вновь просил о возвращении своей жены, или, если не ее, то, по крайней мере, возвращения сына, которого, по его мнению, забирать у него было бы незаконно. Однако барон не смог доставить письма: по приезде в Линц его заставили отдать их, и они легли на стол Конгресса.