Поговаривали, что правительственные войска отбили атаку в тот же вечер, но вскоре Би-би-си распространило сообщение, что мятежники находятся уже в Кабиро, проникнув в глубь территории страны на шестьдесят километров. По пятам за ними следуют беженцы: в течение сорока лет они терпеливо ждали в Уганде того дня и часа, когда вместе со своими чадами смогут вернуться на родину своих предков. Люди в Кигали были невысокого мнения о правительственной армии, особых надежд на нее не возлагали. Оснащенная оружием французского производства в виде бронемашин «Панар» и вертолетов «Газель», численностью не больше пяти тысяч штыков, она была слишком мала, чтобы дать людям ощущение безопасности. К тому же солдаты не только никогда не участвовали в боевых действиях, но даже не представляли себе, что это такое. Это были казарменные сынки: упитанные, с приличным жалованьем, но ленивые, несравнимые с королевскими солдатами — с теми легендарными воинами, что веками защищали страну от вторжения в нее работорговцев. Повстанцы, которых называли тараканами, стремились быть им под стать. Оказавшись в шестидесятые годы в изгнании, они присоединились к угандийским повстанцам, входили в ударные части и вместе с местными инсургентами одержали победу. Они умели сражаться, и потому мы боялись и не верили сообщениям о том, что правительственным войскам удалось перекрыть пути, по которым повстанцы снабжались из Уганды.
По приказу Хаба были арестованы тысячи людей. Высокорослых хватали прямо на улице, без всяких объяснений бросали в тюрьму. Среди них оказались две женщины из тех, что работали за окошком в приемной дирекции. Это противоречило соглашениям с местными властями, и Маленький Поль с Марианной заявили министру юстиции протест, потребовали проверить условия содержания под стражей. Мы посещали тюрьмы и ужасались тому, что там видели, — по двадцать человек в камерах, рассчитанных на пятерых, во всех уборных засоры, вода для питья грязная. Однако какими бы резкими ни были формулировки в письмах протеста, в личных беседах с чиновниками мы давали понять, кого считаем ответственными за возникшую ситуацию и на чьей стороне находимся.
И разве было непонятно, почему ярость Марианны и гнев Маленького Поля вызывали только мятежники и война, которую они развязали и которая грозила сорвать реализацию проектов и уничтожить то, что было создано за тридцать лет людьми трех поколений? Разве эти люди приезжали сюда не для того, чтобы помочь стране встать с колен и достичь определенного уровня развития? Разве вина за смуту, за убийства, за проблемы, которые густой сетью опутали страну, не лежала целиком и полностью на мятежниках? Их желание вернуться на родину можно было понять, однако они не имели права забывать, что именно они потерпели историческое поражение в революции 1961 года. Разве могли претендовать на возвращение, скажем, судетские немцы? Или три миллиона немцев, которым пришлось покинуть Силезию и которые стали называть себя «изгнанными»? Что сталось бы с Европой, если б каждый ее житель захотел вернуться туда, где когда-то более или менее случайно жили его родители? Ради сохранения мира на континенте европейцы не допускали подобного развития событий. Лишь эти медноголовые мятежники не поняли, что старую несправедливость не устранить новой. При этом дело было даже не в тяге к родным холмам, на что они обычно ссылались. Музевени, которого они поддерживали в войне с Оботе, перестал нуждаться в их услугах и бросил высокорослых на произвол судьбы. Именно поэтому они перешли границу и начали наступление.
Я никому об этом не говорил, но мне нравилось то возбужденное состояние, в каком теперь находился Кигали, — с уличными заграждениями, с коротко стриженными, обнаженными до пояса рекрутами, шагавшими по городу колоннами в два ряда. С офицерами и солдатами Иностранного легиона: Франция направила их сюда, когда после нападения не прошло и двух недель, и теперь они носились по Кигали на своих джипах с таким решительными лицами, будто уже участвовали в боевых действиях. Мне они нравились, да и кому они не нравились — я хочу сказать, не они сами, а их настроение. Ведь войной-то в Кигали в общем-то не пахло. Бои шли на севере, близ границы с Угандой — вдали от наших глаз.