Скоро мы перестаем видеть и слышать друг друга. Словно грозовая туча упала на землю.
— Товарищи-и! — как из могилы, доносится голос Федосова. — Отходить вон за те дома-а!
В просветах этой тучи мелькают сизые мундиры врагов.
— Робята, сюды-ы! — кричит нам Семушкин из-за массивного памятника.
Но Подюков, этот дьяволенок, точно прилип к месту. Я дергаю его за рукав.
— Подожди, я… Так… Есть… Еще один, — после каждого выстрела причмокивает он.
Сумерки черной волной захлестывают город, кладбище, степь. Мало-помалу бой утихает. Семушкин тащит нас за дома, где собирается рота. Федосов смотрит на нас и качает головой. Слишком уж мало осталось. Над соседними домами повисают красные и зеленые ракеты. Мы не знаем, кто наши соседи: свои или враг? Лейтенант говорит… Нет, он не говорит о том, что немцам удалось прорваться в город, — мы догадываемся. У меня сильно болит плечо. Это от того, что я много стрелял. Подюков трет себе уши.
— Что случилось? — спрашиваю его.
Он таращит раскосые глаза и глупо улыбается.
— Не слышишь, что ли?
— Звенит… в ушах звенит.
У многих перевязаны руки и головы.
Зенитчики куда-то исчезли. К нам подходит комбат с несколькими бойцами — все, что осталось от других рот. Среди них я узнаю трех бойцов, у которых, как и у нашего Семушкина, фамилии начинаются с буквы «С» — Смураго, Савчук, Ситников.
Комбат отводит лейтенанта в сторону, и они долго с чем-то говорят. Из переулка высовывается танк и, развернувшись, тут же скрывается за домами.
— Немцы! — кричит кто-то.
— Бросьте паниковать! Это наш Т-34, — строго говорит младший лейтенант Бондаренко.
Он сутул, узколиц, с небольшими глубоко посаженными глазами и высоченным белым лбом, прорезанным двумя глубокими морщинами.
Федосов машет нам рукой. Мы устало бредем за командирами по каким-то проулкам, закоулкам, улочкам, пока не выходим к глубокому оврагу, склоны которого пестрят разбитыми крышами глинобитных домиков.
— Куда вы лезете? — раздается из темноты сиплый голос.
— Дьявол ты этакий, — отвечает комбат. — Подпустил себе под нос, а потом спрашивает: «Куда лезете?». Может, немцы мы…
— Так я ж приметил, что свои. Немцам не суметь так заковыристо ругаться.
Проходим мимо батареи минометов, возле которой стоит часовой. Через полчаса устраиваемся в каких-то развалинах и тотчас же засыпаем.
От нашего политрука Ткачева мы больше и больше узнаем о планах противника. Вражеская группировка — около восемнадцати дивизий, — поддерживаемая шестьюстами танками и почти таким же числом самолетов, намеревалась с ходу взять город и перерезать Волгу. Сережка по этому поводу сказал: «Хвалится ерш: канат бы оборвал, да понос прошибает». Прав Сережка. Когда-нибудь и немцев прошибет такая штука.
Теперь мы знаем, что воюем в составе 62-й армии, которая защищает непосредственно самый город. Одно плохо что немцам все же удалось стиснуть его с севера и с юга и выйти к Волге. Но русские гнули подковы и крепче. По-прежнему наш батальон, в котором осталось не больше полуроты, находится в боях. Где только не побывали мы за это время, куда только нас не бросали. Вчера мы отражали атаки противника у дома НКВД, сегодня бросают нас к поселку завода «Баррикады», а завтра… Ну, а что завтра — покажет день. Мы все еще не влиты ни в какую часть.
Недавно мне довелось побывать на Мамаевом кургане, где размещен командный пункт армии. Передав пакет адъютанту Чуйкова, я в ожидании распоряжений залез в какую-то траншею и задремал. Меня разбудил грохот бомбежки.
Вокруг КП падали бомбы. Одна угодила прямо в дымящуюся кухню. Возле кухни сидел пленный немецкий ефрейтор. После налета ни кухни, ни пленного не оказалось.
«И сам командарм может остаться без обеда», — подумал я и, приняв пакет от того же адъютанта, помчался в подразделение.
Этот пакет решил, наконец, судьбу нашего кочующего батальона. Нас влили в состав дивизии Людникова, которая защищала завод «Баррикады». Шли по берегу Волги вплоть до заводов. У переправ по-прежнему было людно. Раненых очень много. Их не успевают перевозить на левый берег. Пикировщики целыми днями висят над переправами, заводами, над тылами.
Когда мы увидели свеженьких бойцов, прибывающих из-за Волги с новым вооружением, всем как-то стало веселее.
— Откуда, землячки?
— С Урала-а…
— Из Сибири-и…
— Во, — говорит Никита с видом мудреца, — эти, брат, тово… не подведут, народ настоящий, стоющий… Одним словом, уральцы, сибиряки. А кировских нетути-и?