— Правильно, дядя Никита! — подхватываем мы с Сережкой.
— Я ведь тово… не мастер речи говорить, — смущенно признается он и поднимает тост: — Будьте здоровы!
Семушкин высоко задирает голову и в два глотка выпивает. Мы следуем его примеру и после короткого, но веского «будьте здоровы» осушаем по сто граммов разбавленного спирта.
После «пирушки» я приглашаю Сережку осмотреть второй этаж.
— А что мы там не видели? — говорит он.
— Чудак человек, как же ты хочешь защищать объект, не зная его… — я подыскиваю убедительные доводы, — не зная его устройства, и вообще…
Чингисхан улыбается одними раскосыми глазами и соглашается.
— Ну, ладно, идем. Было устройство, да все выдохлось, — прибавляет он.
На второй этаж забираемся по шаткой стремянке прямо в пробоину потолка. Другого хода не существует: все разбито, завалено, снесено.
Здесь светлее и уютнее. Ветер крутит обрывки бумаг, которые, точно белые воробьи, летают из угла в угол, копошится в куче известковой пыли, скрипит оборванной дранкой. Потолок смотрит на нас рваными лоскутками голубого неба.
Мы подходим к окну. Вон там, справа, у «Красного Октября», идет бой. В размеренный треск автоматов тяжелым кашлем врываются разрывы мин, снарядов, гранат, разбрызгивая целый рой рыжих искр. Над тракторным висит лиловая занавесь дымки. Сам завод не виден: мешает правое крыло нашего дома. Прямо перед нами сгрудилось несколько крупных зданий, теперь таких же калек, как и наше, со второго этажа которого у и Сережка ведем наблюдение.
Под моим ботинком что-то звенит и лопается. Я нагибаюсь и поднимаю осколок дверной таблички; «Касса завода № 22…» Сережка поднимает закрашенное черной краской стеклышко и прикладывает на место. Я кладу сломанную вывеску на подоконник так бережно, словно от этого зависит дальнейшая судьба дома.
— Касса завода 221, — задумчиво бормочет Сережка.
— Сберегательная касса, — поправляю я его.
— Тут нет слова «сберегательная».
— Над нами и крыши нет, но это не значит, что ее вовсе не было.
В рваные пробоины врывается басовитый рев моторов. Мы пытаемся рассмотреть, кому принадлежат ревущие над нами самолеты.
— Черта с два, не увидишь отсюда, — выглядывая в окно, говорит Подюков.
— Идем вниз, а то как бы заместо второго этажа мы не взлетели на третий, — не очень удачно острю я.
Спускаемся по той же шаткой стремянке. У подъезда стоят Федосов, Журавский и политрук Ткачев.
— Так, миленький, так! — горланит лейтенант, размахивая руками.
Мы с Сережкой задираем головы и смотрим в небо. Два наших «яка» наседают на «мессера». Но он быстро выскальзывает из клещей и уходит с крутым виражом. Чуть правее, как жирные кряквы, переваливаются с боку на бок две «чайки».
Ускользнувший «мессер» делает разворот и оказывается у самого хвоста двукрылого истребителя.
— Ах, сволочь, что он делает! — стонет командир роты.
Серебристые нити трасс протягиваются от «мессера» до «чайки». Головкой подсолнуха вспыхивает пламя на фюзеляже самолета. Вот эта головка разрастается в трепещущую простыню, и «чайка», кувыркнувшись, круто ныряет в воздушную пропасть, оставляя за собой ручей черного дыма.
— Э-эх! — вырывается у всех.
Через минуту второй вражеский истребитель сбивает «яка». Оставшиеся два наших ястребка еще пытаются отомстить за гибель своих товарищей, но скорость…
— Скорости бы им, скорости! — с какой-то болью говорит Федосов. Его большие темные глаза горят злобой и ненавистью.
Второй «як», ревя мотором, с грохотом проносится мимо нас и падает в Волгу.
— Что же это такое? — чуть не плача, продолжает лейтенант.
— Летчика подстрелили, мерзавцы, — скрипит зубами Ткачев.
Мы, опустив головы, заходим в дом.
Со мной творится что-то неладное. Мне жаль погибших летчиков и сбитые машины. Но почему в то же время во мне закипает злость? Я пробую разобраться в себе.
Нам, бойцам Красной Армии, всегда говорили, что наша авиация куда сильней вражеской во всех отношениях. Сильней! А вот уже полгода я наблюдаю, как падают наши самолеты от тонких светящихся трасс «мессеров». Неужели виноваты летчики? Нет, летчики, насколько мне известно, всегда держатся стойко, мужественно. Нет, они никогда не отступают. Сам Гитлер в своих листовках хвалит русских асов. Тогда почему же немецкая авиация держит верх?