На секунду в кабинете повисла драматическая тишина.
- Мы поедем, - сказал Чарли Рота-С. - Большое спасибо вам, мисс Эпплтон, за эту возможность. И вам тоже спасибо, капитан.
- Ну, значит, решено. Мисс Эпплтон, я просто счастлив с вами познакомиться, - Грист протянул женщине руку. Даже в ботинках с утолщенными подошвами он был на два дюйма ниже представительницы «Поиска Талантов«.
Мисс Эпплтон протянула руку Чарли и, когда тот сугубо официальным жестом протянул ей свою, заговорщицки подмигнула. Чарли улыбнулся.
- До пятницы, джентльмены. Желаю вам всего хорошего.
- Удачи, - сказал Грист, но она уже вышла из кабинета.
- Будь моя воля, - повернулся сержант к Чарли, - ничего этого не было бы. Но они сперва связались с капитаном Лангером и сказали, что для «Оверкила» это будет отличной рекламой. Так что благодари капитана. Ты, наверное, считаешь себя жутко хитрожопым, семьсот сорок третий.
- Нет, сэр.
- Не смей возражать!
- Есть, сэр!
За непроницаемым, словно маска, выражением сержантского лица таилась такая бездна скучающего безразличия, что Чарли не решился даже на попытку заглянуть туда.
- Поживем - увидим, - произнес Грист.
«Увидеть-то увидим, но, интересно, что?» - подумал Чарли. Вслух он сказал:
- Есть, сэр.
- Можешь идти.
РС-743-22 отдал честь и сделал четкий разворот.
- Семьсот сорок третий.
- Да, сэр?
- Сколько раз подтянулся перед дверью?
- Десять, сэр.
- Жирком обрастешь. Теперь будешь делать пятнадцать.
- Есть, сэр.
- Можешь идти.
Официально Соединенные Штаты ни с кем не воевали. Такое положение вещей обходилось стране в невероятное количество средств и тридцать тысяч убитых в год. Так продолжалось двадцать лет подряд. Никто толком не знал, когда именно началась эта не-война. Все ресурсы нации были мобилизованы давным-давно, и теперь ЦРУ и армия - две главные соперничающие силы вашингтонской политики - из кожи вон лезли, отчаянно изобретая все новые и новые источники военной мощи. Возможно, самым безрассудным из этих изобретений была передача армии и полная милитаризация сиротских приютов. А сирот в Америке хватало все из-за той же не-войны.
Не так давно один из выпускных сиротских классов был брошен на прорыв в Исландском сражении. Операция прошла настолько успешно, что с тех пор армия не оставляла попыток провести через конгресс вызывающий самые противоречивые мнения закон Маннхейма. Согласно этому закону, вводилось обязательное военное обучение всех мальчиков старше десяти лет. Как подчеркивали представители армии, обеспечивающие связь с общественностью, возраст от десяти до четырнадцати лет является определяющим в формировании характера мальчика. Ребенку, дошедшему до старших классов обычной школы, нередко оказывалось невозможно привить истинно военное мировоззрение. Военная академия традиционно пользовалась в Соединенных Штатах большим уважением; и было бы прекрасно, если бы всем молодым людям представилась возможность пойти по этому славному пути.
Конечно, даже в десять лет некоторые дети имеют столь строптивый характер, что уже поздно создавать из них идеальных солдат. Одним из таких детей и был Чарли Рота-С. Для таких, как он, военное обучение должно начинаться немедленно после рождения, но пока лишь самые смелые из пентагоновских мечтателей заглядывали так далеко в будущее, замахиваясь на столь всеобъемлющее военное обучение.
И в то же время, если бы не крамольные мысли Чарли, он был бы ничуть не менее идеален, чем любой кадет лагеря «Оверкил». Психологические тесты показывали у него высокий потенциал лидера; по результатам этих тестов его рекомендовали в офицерскую школу. На строевом плацу он был безупречен. Учился он даже слишком хорошо, хотя постоянно скрывал свой ум и сдерживал любознательность. Его любили товарищи, он беспрекословно подчинялся начальству.
И все-таки Грист ненавидел Чарли со всеми его потрохами. Возможно, одной из причин столь пристрастного отношения сержанта к потрохам кадета была та, что эти потроха сильно походили на его собственные. Ну, разве что, были немного понежнее, но это возрастное. А Грист за двадцать лет службы в армии привык презирать и ненавидеть себя со всеми потрохами. Именно эти чувства делали его столь вышколенным сержантом.
Повседневная жизнь лагеря «Оверкил» была организована таким образом, что затаенные чувства как Чарли, так и Гриста не могли проявляться в открытую, но зато на борту самолета, направлявшегося в Новый Нью-Йорк, они оказались в обстоятельствах, которые не были предусмотрены правилами внутреннего распорядка лагеря «Оверкил». Так, заняв свое место в салоне, Грист процедил сквозь зубы: