Я ощущаю, как по щекам текут слезы, — и, наконец, отрываюсь от этого мучительного вида, чтобы смахнуть их. Когда я снова подношу бинокль к глазам, свет на кухне уже не горит. Жду какое-то время, вглядываюсь в окна — словно что-то еще может измениться — а через некоторое время замечаю в спальне Графа отблески свечей.
Тогда я завожу машину и еду по направлению к дому. Но на последнем повороте сворачиваю в сторону озера. Выхожу из машины. Подхожу к самой кромке воды. И с размаха — как можно дальше — швыряю мобильный Шахерезады. Слышу всплеск, но еще некоторое время просто стою на берегу, дрожа от холода и эмоций.
Потом возвращаюсь домой и собираю вещи.
Пришло и мое время сказать Графу «прощай».
ГЛАВА 17
Ночь.
Сижу на подоконнике в заношенной, но такой любимой, пижаме с жирафом — как в первую ночь в этом доме, когда у меня официально появилась семья. Кутаюсь в плед, пью чай — от пара запотевает стекло.
У каждого свое средство от плохого настроения.
Ветер раскачивает черные ветви яблонь, гудит и воет — или это наша собака?.. Еще немного — и я, наверное, тоже завою.
Невыносимо скучаю по Графу.
Катастрофически.
Понимаю — так нельзя.
Заставляю себя думать об отце. Затем — вспоминать о Графе самое плохое — и горничную, и вокзал, и блондинку… Но боль от воспоминаний куда слабее, чем та, что я испытываю, тоскуя о нем. Я же взрослая, умная, сильная женщина… Ну почему же не могу просто взять себя в руки?!
Слышу шевеление в папиной комнате — и замираю. Я люблю его — только сейчас одиночество я люблю больше.
Но где уж там. Вижу, как его тень в спальне двигается по стене по направлению ко мне. А потом возникает и он сам. Останавливается у двери. Упирается ладонью о косяк, словно раздумывает, идти ко мне или нет.
— Привет, — говорю. — Подушка с собой?
Я не вижу его лица, но, уверена, он улыбается — чуть-чуть, уголком губ — когда вытаскивает из-за спины подушку.
— Пароль введен правильный, доступ к подоконнику открыт, — проговариваю я металлическим голосом.
Папа отталкивается от дверного косяка и идет ко мне — и на доли секунды мне кажется — так явно, что дыхание перехватывает — что в темноте ко мне приближается Глеб из моей истории. Сейчас моему папе сорок восемь, но он по-прежнему замечательно выглядит. Ему и от природы повезло, и следит за собой. Занимается плаванием. Много гуляет. Пьет зеленый чай. Ни алкоголя, ни сигарет. И так уже почти тридцать лет. Мне кажется, даже роботы не способны к такой самодисциплине. В этом я точно не в отца.
Он подходит ближе — и на его лицо падает свет фонаря. Сколько его знаю, все удивляюсь — как может лицо с такими мягкими чертами выражать такую непреклонность. Иногда мне кажется, оно высечено из камня. Но не сейчас. В его глазах беспокойство, а не твердость.
Папа располагает подушку между нашими спинами. Я чувствую, как между нами снова начинают бегать целебные токи. Молча передаю ему свою чашку чая. Он делает глоток и также молча ее возвращает.
Вот теперь точно воет наша собака. Ветки тихонько скребут по стеклу.
— Любишь? — спрашивает он — и по тону его голоса я угадываю, о ком идет речь.
Пожимаю плечами.
Никогда не любила мужчину — мне не с чем сравнивать. Так что, да — не знаю. Не уверена, можно ли назвать мое чувство — когда воедино сплавлены смятение, боль, тревога, притяжение, физическое влечение, зацикленность мыслей на единственном человеке — любовью. Мне кажется, этого мало. Должно быть что-то еще.
— Проверь, — вдруг произносит отец.
Я резко поворачиваю голову в сторону — хотя не могу увидеть его лицо.
— Ты же сказал…
— Теперь это неважно, — перебивает он меня.
— Почему? Что случилось?!
— Случилась ты, Крис.
— Ну, я случилась уже давно, — улыбаюсь.
— Одиннадцать лет, один месяц и четыре дня тому назад.
— Пап…
— Помнишь, каким я был, когда мы встретились?
Задумчиво провожу пальцем по ободу кружки. Чай уже остыл.
Конечно, помню.
— Добрым. И печальным.
— Точнее — одиноким, нищим, вечно страдающим неудачником.
— Неправда, — я хмурюсь.
— Не перечь отцу! — с напускной строгостью отчитывает он меня. — Все, что у меня было, — это связи — кому я только машины не чинил. Но я не видел смысла этими связями пользоваться. До встречи с тобой я вообще ни в чем не видел смысла. А потом все изменилось. Я этот дом купил на следующий день после нашего с тобой первого разговора. Даже не знал, придешь ли ты в то кафе, — но влез в долги — и купил. Так что этот дом у меня — благодаря тебе. И первую свою мастерскую открыл благодаря тебе — чтобы ты ни в чем не нуждалась. А теперь у меня их — целая сеть. Я на все, что угодно, готов, — лишь бы ты не сидела вот так по ночам, на подоконнике, изнывая от тоски по человеку, с которым не можешь встречаться из-за меня. Запрет имел смысл, пока ты ничего не чувствовала к Графу. Поэтому и говорю — проверь. Чего только в жизни не случается — мне ли не знать. Вдруг он и в самом деле — твой. У меня только одна просьба — не говори ему, кто я.