И вот однажды — в январе или феврале — в одной из газет я прочитал о том, что на реке ниже райцентра Нежмы строится гидроэлектростанция, а Нежма и другие прилегающие населенные пункты попадают в зону затопления.
Дед обычно спокойно лежал на подушках, тут вдруг разволновался, потребовал еще раз прочитать о затоплении.
— Выходит, — сказал дед, — ненадолго переживут меня императорские карабины.
— Какие карабины? О чем ты? — спросил я.
— Какие мы зарыли в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году около Нежмы, — ответил он.
Дед до самой смерти находился в ясной памяти. Я понимал, он и в тот раз не заговаривался.
— Ты был в Нежме в гражданскую войну? Значит, ты воевал? — спросил я.
— Это в твоем представлении, внучек, — ответил он с усмешкой, — я всю жизнь провалялся на диване да прощелкал доминушками.
Мне, честное слово, в голову не приходило, что дед воевал в гражданскую, и только тут я сообразил, высчитал его возраст — мог воевать.
— А зачем зарыли карабины? — спросил я.
— Иначе достались бы партизанам, а нас за сдачу оружия противнику расстреляли, — ответил дед.
— Насколько мне известно из истории, партизаны были только у красных, — съязвил я. — Или историки ошибаются?
— Если бы были одни красные, не было бы гражданской войны, — сказал дед. — Но успокойся, родителям твоим мое прошлое не повредило, а тебе подавно. Время сделало гражданскую войну стариной...
— Много было карабинов? — спросил я.
— Пять ящиков. По двадцать в каждом. Грамотный, считай.
— Они уж, поди, давно заржавели.
— В смазке-то? Что им сделается? Мы их около землянки углежогов схоронили, а углежоги только в сухих местах устраивались. Если никто не откопал, целехонькие лежат.
Я попросил деда рассказать поподробнее. Как понял, ему и еще двоим солдатам летом 19-го было приказано доставить из фактории Инновара в Нежму оружие. Не доехав до села, встретили всадника, белого офицера. Тот крикнул, что в Нежме красные, партизаны, приказал поворачивать оглобли и ускакал. Солдаты остановились в растерянности: на груженой подводе быстро не возвернешься, вдруг партизаны догонят. Решили избавиться от груза. Свернули с дороги и наткнулись на пустую землянку углежогов. Ориентир был хороший. Неподалеку и зарыли ящики с карабинами...
Я задал деду в тот вечер еще один вопрос: почему карабины он называет императорскими? Он ответил, что точно не знает. Но, наверно, потому, что каждому их в руки не давали. Такую честь надо было заслужить. Карабинами вооружались отборные, самые преданные государю-императору части.
Не думать об этой истории я не мог. Часто ездил в Горный Алтай, под Элекмонар, охотился там, был знаком с местными жителями. Малокалиберки и карабины в горах в цене, найдутся люди, которые не постоят за деньгами, лишь бы получить нарезной ствол. Однажды решил, а что, если вывезти, продать карабины? Разумеется, не первому встречному, а надежным людям.
За давностью лет дед многие приметы забыл, но главное он твердо знал, что карабины закопаны на полпути между землянкой углежогов и сосной с раздвоенной макушкой. Двадцать шагов от землянки на летний полдень.
Я дождался весны (деда к тому времени похоронили), уволился с работы и в середине мая приехал в Нежму.
Мне повезло, углежога (смолокурня) в окрестностях Нежмы оказалась всего одна, старожилы о ней хорошо помнили. О месте, где она находилась, существовала даже какая-то легенда. И оружие я нашел быстро. Сосны, о которой упоминал дед, не было. Помог ориентир — двадцать шагов на июньский полдень. Я осмотрел несколько карабинов из верхнего ящика, они были точно как вчера сработанные.
Все было удачей. Но важно было вывезти их. Если бы происходило в Бийске — никаких проблем. И автобусом, и поездом, и теплоходом можно. А тут? Аэрофлот отпадает, на пассажирском судне большой груз покажется подозрительным. Без помощи катерников не обойтись. Я решил не торопиться, устроиться на работу, оглядеться. Так жил и работал здесь, пока месяц назад не познакомился с Муллом. Об остальном вам хорошо известно.
Отчетливо сознаю, что попытка вывезти карабины была незаконной, о чем глубоко сожалею.
Прошу считать это мое объяснение чистосердечным признанием и раскаяньем в случившемся.
Сергей Лагунов».
— Да, как пишет стервец. Можно принять за чистосердечное. Душа нараспашку. Осознал, да и только, — сказал Звонарев, ознакомившись с «Объяснением». — По принципу: неполная правда — уже не ложь. Ни слова о выезде по телеграмме.