— Все относительно. Триста по нашим меркам много? Месячные премии я им дважды по сотне выписывал. За модернизацию линии.
— Не слышали, чем в свободное время занимается? Дружит с кем?
— А вот этого не скажу, увольте. Триста с лишним человек в цехе. Мы завод в заводе, так нас называют. Своих, кадровых, я, конечно, знаю. А сезонниками, кто чем дышит, простите, не интересуюсь. Могу посоветовать обратиться к Гале Молокановой.
— Кто эта Галя?
— Воспитательница в нашем общежитии. Боевая девчонка, молодец. Не мне вам объяснять, какая публика в общежитиях встречается. И она, знаете, ими так лихо командует. Удивительнее всего, что слушаются.
— Спасибо за совет. А разговор наш, надеюсь, останется между нами.
— Обещаю... Значит, заподозрили Лагунова в краже моторов. Зря, по-моему. Не из той он категории. Хотя не мне судить.
Юров положил трубку.
«Не из той категории», — повторил про себя Шатохин. Любопытно, из какой же Лагунов категории? А может, ничего заслуживающего внимания? Парень, как тысячи других?
Ладно, раз уж принялся, надо до какого-то итога довести. Тем более, Юров подсказал, к кому обратиться.
В общежитии был всего один телефон — коменданта. Долго не отвечали. Наконец женский голос проговорил в трубке: «Слушаю». По прерывистому дыханию нетрудно было определить — на звонок бежали.
— Можно мне Галю Молоканову?
— Нет, — непререкаемо ответил голос. — Она занята. У нас концерт в красном уголке начинается, праздник встречи с осенью. А вы кто?
Шатохин назвался по фамилии. Прозвучало слишком официально. Он поспешил добавить:
— Алексей.
— Так приходите к нам на праздник, Алексей. Извините, — в трубке потекли гудки.
Шатохин улыбнулся, покачал головой. Было что-то неприятное в том, как с ним поговорили: торопливо, с нескрываемым желанием поскорее отделаться и вместе с тем тепло, доброжелательно. Что ж, Галя Молоканова на месте, это он узнал, а разговор с ней все равно не телефонный. Надо идти. Тем более, даже приглашение получил.
Дверь кабинета открылась. Лейтенант Акаченок встал в дверях, вопросительно посмотрел, мол, едем? Они были соседями, у лейтенанта свой «Москвич», и после работы он заходил за Шатохиным. Лейтенант очень кстати задержался, Шатохин обрадовался.
— Не хочешь в общежитии шпалозавода на празднике встречи с осенью побывать? — спросил Шатохин, быстренько убирая со стола бумаги.
— Какой там праздник! — отмахнулся Акаченок. — Картошку надо помогать копать тестю. Хоть пять рядов до темноты успеть.
— А я пойду. Только заскочу домой переодеться. Подбросишь?
Достаточно вместительный красный уголок был полон, толпились и в распахнутых настежь дверях. Концерт длился уже не первые минуты: с танцев не начинают, а из красного уголка доносился басовитый плясовой наигрыш баяна и дробный лихой перестук каблуков. Баянист, видно, знал толк — не заглушал ритмичного рисунка танца.
Шатохин решил последовать примеру одного из жильцов — тот с табуреткой в руках протискивался в зал. Выпросил у пожилой вахтерши стул и не без усилий оказался в числе зрителей.
Над сценой была протянута узкая полоска белой материи с девизом праздника: «Я не видел, я не знаю замечательней поры: пала осень золотая...» Буквы мозаично старославянской вязью сложены из пестроцветных листьев, приклеенных к ткани. Сцену украшали несколько багряно-желтых берез и осинок.
Танцоры, пока Шатохин пристраивал в тесноте свой стул, закончили выступление и покинули сцену. Баянист, немолодой мужчина в косоворотке, поиграл еще недолго и тоже ушел. На сцену поднялась девушка, одетая в джинсы и свитер, с черными, собранными на затылке в узел волосами. В руках у нее была гитара. Около деревьев стояла лавочка. Девушка села на нее, с улыбкой посмотрела на зрителей, немного склонила голову и дотронулась пальцами до струн. Трех аккордов было довольно, чтобы понять: инструментом она владеет свободно.
Переборы гитары тугими волнами поплыли в зал.
«Здорово Галка играет», — услышал Шатохин восхищенный шепот.
Воспитательница? Галя Молоканова? Похоже, — она.
Ему не хотелось думать, что он пришел по делу. Сейчас он был просто слушателем. А девушка словно пожелала наградить его за этот приход. Она поднялась со скамейки, подошла к самому краю сцены, запела:
Голос у исполнительницы был низкий, грубоватый, но приковывал твердой законченностью интонаций, надежностью.