— Успокоилась?
Да, она успокоилась. А ещё разозлилась, правда, исключительно на саму себя. Нашла перед кем показывать свою слабость! Нашла перед кем ныть, а ещё и обниматься, это вообще что-то немыслимое! Он ведь мог воспользоваться ею, с него станется, Мия это прекрасно знала!
Она с силой сжала челюсти, так, что зубы почти скрипнули, а потом повела плечами, выворачиваясь из его объятий, и пробурчала:
— Руки при себе держите.
Чародей усмехнулся, но сразу же отстранился, одёрнул смятую, наверняка насквозь мокрую рубашку, а потом махнул рукой и сказал:
— Иди к своему зеркалу, Ласточка. И да смилостивится Владыка над тобой.
Глава XII. Пред зеркалом воспоминаний. Часть V
Непроглядно-чёрная поверхность зеркала внушала страх. Даже издали она казалась жутким провалом в небытие, так что понадобилось собрать все свои силы для того, чтобы хотя бы к нему подойти. Ноги не слушались, во рту всё пересохло, а ладони, наоборот, покрылись липким потом.
— Что… Что я должна сказать? Какое-то… заклинание? — запинаясь и глотая звуки, спросила Мия.
— Просто скажи, что именно хочешь увидеть.
Она замерла над зеркалом, словно над пропастью, пытаясь осмыслить эти слова. Что она хочет увидеть? А вообще хочет ли? Кажется, в этот момент она больше всего хотела отсюда убежать как можно дальше, сжаться, спрятаться, закрыть голову руками и сидеть в тёмном и тихом месте так долго, как только сможет. А потом забыть, забыть всё на свете, это клятое зеркало, эту жуткую лабораторию, замок и дорогу к нему. И чародея тоже забыть, будь он неладен. Найти бы то зелье, дарующее забвение, и выпить ещё раз, лишь бы заглушить это отвратительное ощущение, словно под черепом у неё что-то скребётся. Лишь бы ничего этого не было. Мия глубоко вздохнула, сжала ладони перед собой, подцепила пальцами манжет рубашки и принялась теребить его, словно пытаясь найти успокоение в этих повторяющихся движениях. Потом опасливо глянула через плечо, куда-то туда, где стоял Гиллеар, и спросила:
— Ты тоже это увидишь?
— Если обещаешь ничего здесь не трогать, то могу выйти, — с лёгкой усмешкой в голосе ответил он.
На что Мия только фыркнула. Вот ещё, нужны ей все эти дурацкие магические штуковины! Да и не всё ли равно? Разве может быть в её прошлом что-то, чего не стоит видеть чародею? Разве… Тут она поджала губы и опустила голову. В голове крутился вихрь мыслей, и некоторые из них особенно её беспокоили. Неоформленные, зыбкие, как портамерский туман.
Кажется, ей всё-таки было не всё равно. И это только всё усложняло.
Она потянулась уже к камню, но почти сразу сжала кулак и отдёрнула руку, как от огня. Пальцы дрожали, словно она слишком долго провисела на отвесной стене, цепляясь за трещины. Собственная слабость раздражала так сильно, что тянуло себе же надавать пощёчин. Но Мия прилагала все силы к тому, чтобы это не бросалось в глаза. Что ей страшно до одури. Что ноги у неё трясутся так сильно, что она вот-вот упадёт. И что она отчаянно нуждается в том, чтобы Гиллеар хотя бы взял её за руку. Но думать об этом и уж тем более сказать было даже страшнее, чем взглянуть в зеркало.
— Может, зря всё это? Ну, узнаю я, и… Дальше-то что? Даже если у меня где-то есть семья, я ведь вряд ли их смогу найти, да? И что я делать буду?
Он даже что-то начал отвечать, но Мия замотала головой и заговорила быстро, путано, так, словно бы слова сами выпрыгивали из её рта, неподотчётные разуму:
— Мне всегда говорили, что моя мать была портовой шлюхой. А я им верила и ненавидела её. Ненавидела её, хоть никогда и не видела. Но почему бы не ненавидеть? Жизнь в гильдийском приюте — не сахар, но так-то не хуже, чем в борделе или на улице. Да, били часто — ну так кого из детей не бьют? Зато учили. Я ведь и грамоту знаю, и счёт, и языки… И воровским хитростям обучена. Тяжко было, конечно. Многие не выдерживали и… Ну так а зачем Гильдии слабаки? В крысятничестве всё равно не выживут. Там-то… ещё сложнее. Тилль вот казнили, а Булочку в бордель продали. Да и меня в любой момент куда продать могут, ежели ловкость свою порастеряю или ещё что. А сбежать нельзя, нам ещё в приюте показывали, как со сбежавшим гильдийцем расправляются.
Она обхватила себя за плечи и глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на клокотание в горле. Кожу на щеках неприятно стягивало от высохших слёз. Нет, плакать Мия больше не хотела. Не хотела ещё больше проявлять слабость.
— Говорили, что мамка меня за мешочек серебра продала, — а сейчас моя шкура три сотни золотых стоит. Вот я их накоплю и выкуплюсь. А потом… — она всё-таки шмыгнула носом, но тут же взяла себя в руки, — выкуплюсь и буду свободной. И домик у меня будет у реки. И яблони. И я никогда не… Я ведь и не сомневалась никогда. А потом… Мне одна женщина рассказала. Что ей также вот говорили, что мать-шлюха, а на самом деле… Нет, её словам так-то никакой цены нет. И сама она та ещё сука, дочку свою малую бросила и усвистала с каким-то пиратом! Как ей только совести хватило вернуться? Может, она и соврала всё, но ведь меня зачем-то этим зельем напоили. Ведь если бы нечего было бы скрывать, то зачем?