Хромой мужчина опять что-то залопотал, и брат Тибард, не выдержав, громко рявкнул в его сторону, приказывая тому немедленно заткнуться. Мужчина охнул и замолчал, привалившись спиной к деревянному столбу, уходящему под потолок приюта. Брат Тибард склонил голову к плечу, будто прислушиваясь к какому-то едва различимому звуку, осмотрелся, а потом резко поднял голову. Наверху, там, где сходились столб и проходившая через всю комнату поперечная балка, вжавшись спиной в деревянный брус и поджав к груди колени, сидела девочка.
— Эй, а ну слезай! — зычно крикнул ей небесный брат, но девочка только мотнула головой.
В дверях приюта как раз появился ещё один мужчина в лазурной рясе, и брат Тибард крикнул ему, указывая рукой наверх:
— Брат Гордел! Помоги мне её снять!
Брат Гордел, высокий сухопарый мужчина с вытянутым лицом и глубоко посаженными глазами, под которыми набрякли синюшные мешки, быстро подошел к брату Тибарду и полез было на грядушку одной из кроватей, чтобы оттуда забраться на балку, но в тот самый момент девочка ловко подскочила, разведя руки пробежала по балке к противоположному краю комнаты и, спрыгнув на груду матрацев в углу, выскочила из здания приюта. Не особо стесняясь присевшего на край кровати отца девочки, брат Тибард с криком «А ну стой, сука!» бросился за ней.
Оказавшись на улице, девочка окинула двор перед церковью цепким взглядом, от которого, казалось, ничто не могло ускользнуть. Гружёные детьми обозы, из-за полотняных завесов на задках которых выглядывали любопытные мордашки, запряжённые в обозы коротконогие крепкие лошадки, две небесные сестры, сметавшие с церковных ступеней опавшие листья, бежавшая к ней с криком «Миика!» младшая сестрёнка, тучный мужчина в лазурной рясе, тот самый брат Гаррик, неловко повернувшийся к ней и уже раскинувший руки, распахнутые кованые ворота… Девочка вся сжалась и стрелой помчалась напрямик к брату Гаррику, и когда он уже наклонился, чтобы поймать её, резко вильнула в сторону, небесный брат бросился было за ней, но запутался в полах своей рясы и, взвизгнув неожиданно тонким для его телосложения голосом, повалился на землю. Сверкая грязными пятками, девочка ещё раз вильнула и выбежала за ворота церкви.
Она бежала быстро, шлёпая по осенней грязи голыми ногами и будто не разбирая перед собой пути. Сама девочка больше напоминала какого-то дикого зверька, не пойми как оказавшегося среди людей. Тощая и мелкая, с мосластыми руками и ногами, торчавшими из-под бурой хламиды, больше напоминавшей мешок из-под муки, в котором кто-то вырезал отверстия для рук и головы, и с копной давно немытых и нечёсанных тёмных кудрей, свалявшихся в один большой колтун. Заслышав за своей спиной громкие вопли и ругань небесных братьев, девочка дёрнулась и свернула в узкий, заваленный мусором проулок. Проскользнув между старой дырявой бочкой и грудой каких-то гниющих тряпок, из которой с возмущенным писком в стороны разбежались крысы, она с силой саданула ногой по бочке, и та с грохотом покатилась в сторону догонявших девочку мужчин. Раздался вскрик и звук столкновения, девочка злобно улыбнулась, перепрыгнула через лужу нечистот и выскочила из проулка на широкую мощёную улицу. Пожалуй, она понимала, что ей не хватило бы ни сил, ни скорости, чтобы убежать от двоих здоровых, крепких мужчин, но она всё равно старалась и бежала так быстро, как только могла. Повинуясь скорее врождённому чутью, чем разуму, она стремилась туда, где было больше всего людей, туда, где она могла бы, как ей казалось, потеряться в толпе и скрыться от преследователей. Улица, на её счастье, оказалась многолюдной, и девочка бежала, ловко петляя между прохожими. Заметив медленно идущих ей навстречу двух полных женщин с большими плетёными корзинами в руках, доверху забитыми поздними яблоками, она проскочила ровно между ними, задев головой дно одной из корзин и прихватила женщин за их широкие юбки. Женщины взвизгнули, корзины вылетели из рук, и яблоки, подскакивая по булыжникам, покатились во все стороны.
Девочка мчалась дальше. С мощёной улицы она свернула на другую, столь же оживлённую, проскочила под брюхом лошади, которая за её спиной испуганно заржала и, судя по звукам, приложила кого-то своим подкованным копытом, пробежала через небольшую площадь, чуть не сбив с ног одного лоточника, продававшего сахарные леденцы, и всё-таки опрокинула хлипкий деревянный прилавок другого, с которого на землю посыпались печёные каштаны. Бежавшие за ней небесные братья отставали, их ругань слышалась всё дальше и дальше, и девочка уже было позволила себе победное улюлюканье, после чего со всей силой врезалась в чьи-то обтянутые серыми штанинами с оранжевыми лампасами ноги.
— Куда прёшь, щенок?! — закричал стражник и схватил девочку за плечо, чуть приподняв её над землёй. Разумеется, стражник говорил по-тарсийски, так что девочка вряд ли могла понять его, но это не мешало ей бороться за свою свободу с яростью дикого зверёныша. Пытаясь высвободиться, девочка извернулась и чуть было не выскользнула из своей хламиды, но стражник перехватил её поперек туловища и поднял над землей, прижав к бедру.
— Пусти! Отпусти! Я хочу к папе! — закричала девочка.
— А, ты из этих. — скривив лицо, стражник сплюнул себе под ноги и сильнее сжал девочку, второй рукой схватив её за волосы, — весь город заполонили, нет от вас проходу.
Девочка билась, лягалась, пыталась ухватить стражника за мундир и кричала без умолку, но это ей никак не помогало, и даже наоборот — вскоре к стражнику подошли двое гнавшихся за ней небесных братьев. Брат Тибард прихрамывал и потирал ушибленную руку, у брата Гордела под левым глазом наливался багровый синяк, и оба они сыпали такими словами, которые не пристало бы говорить служителям Небесной Длани.
— Это наше. — сказал брат Тибард, указывая на извивавшуюся девочку.
— Держите. — стражник, обхватив девочку двумя руками под мышками, передал её протянувшему руки брату Горделу. — Хоть всех забирайте, нам в Вертвейле этот мусор и даром не нужен.
— Мир тебе, брат, и благодарность, и да пребудет всегда с тобой благословение Длани Небесной. — брат Тибард протянул ладонь, осенил ею чуть склонившего голову стражника, брат Гордел обхватил за талию продолжавшую брыкаться и завывать девочку, и они оба направились обратно, к дожидавшимся их обозам, которые, правда, во избежание кривотолков среди оставшихся в приюте калантийцев, уже отъехали на некоторое расстояние от церкви.
В стоявших на обочине Стекольной улицы обозах что-то происходило. Двое небесных братьев сновали в них меж плачущих детей и вливали им в рты какое-то зелье из круглых, обмотанных тряпками фляг. Дети сопротивлялись, кричали, пытались вырваться, но высокие и крепкие братья быстро скручивали их, открывали рты, давя на щеки и вливали пойло, мутно-зелёное и пахнущее тиной. Стоило ребенку лишь сделать глоток, как тело его расслаблялось, глаза закатывались, и небесные братья ничком укладывали их на дно обоза.
Один из братьев протянул флягу подошедшему брату Тибарду, а брат Гордел схватил брыкавшуюся девочку подмышками и заученным жестом надавил ей на щеки, но не тут-то было. Девочка что есть сил лягнула его ногой в бедро, крутанула головой и вцепилась зубами в мизинец брата Гордела. Тот закричал, и по мере того, как зубы девочки всё глубже погружались в его плоть, крик небесного брата становился все тоньше и пронзительней.
— Ну все, сука, ты допрыгалась. — прорычал брат Тибард и двинул девочку локтем по уху. Она охнула и сразу обмякла, челюсти её разжались и тело соскользнуло в дорожную грязь. Пока брат Гордел, корчась и завывая от боли, пытался остановить кровотечение в прокушенном до кости пальце, брат Тибард кое-как влил в открытый рот девочке вонючее зелье, схватил её и забросил в обоз. Закрывая задок обоза, он по-тарсийски приговаривал:
— Сестру-то мы твою в бордель определим, а ты вот больно резвая, за тебя Гильдия Воров поболе заплатит.
Глава I. Актёры и представления. Часть I
На площади у церкви святого страстотерпца Петреллия, что в портовом районе нижней части славного города Портамера, собралась толпа. Были здесь в основном тучные торговки в замаранных передниках поверх тёмных юбок, мужики из порта — грузчики да вязальщики снастей, подозрительного вида юнцы, наверняка прятавшие кинжалы в замусоленных рукавах рубах, нищенствующие старики да десяток оборванных пацанят, сновавших в толпе и то и дело отхватывавших пинки да подзатыльники. Люди шумели и гомонили, бабы толкались локтями, мужики жевали вонючий табак, плевались и сыпали отборными ругательствами. За всем этим шумом голос городского глашатая, стоявшего рядом с новеньким, только поставленным позорным столбом, был едва различим.