– Клара в Швейцарии, – задыхаясь от волнения, шепчу я.
А вот прелестная белокурая Амели Лоран прогуливается под зонтиком в садах Версаля – восемнадцатый век. А вот танцует в шанхайском ночном клубе модная эмансипе, похожая на мою героиню Китри Вагнер – в 1920 году.
О боже! Мой желудок трепыхается, как рыба, выброшенная на берег.
– Не может быть…
Я узнаю не все картины, однако замечаю еще несколько, связанных с моими рассказами. Вот еще одна, изображающая скачки; согласно табличке, это Нью-Йорк, 1839 год. Женщины демонстрируют платья с завышенной талией и держат в руках изящные зонтики, мужчины в жилетах, брюках и цилиндрах. На правой стороне картины одна пара обращена лицом к зрителям, а не к лошадям.
Мужчина – вылитый Себастьен, только из тех времен.
– Я тоже знаю эту сцену.
У меня подкашиваются колени, и я сажусь на кожаную скамью посреди галереи.
– Ты это помнишь? – удивленно спрашивает Себастьен.
– Что ты имеешь в виду?
Меня охватывает паника. Я придумала зарисовку о бегах в первый год учебы в магистратуре, когда снимала комнату возле конюшен Северо-Западного университета. Я вспоминаю необычную шляпу, которую придумала для своей героини, – синие перья, лавандовые розы. Такую же, как на этой картине.
– Еще одна из моих историй, – дрожащим голосом произношу я. – Но их никто не читал, кроме моей мамы и сестры. Откуда взялись эти картины? И ты?
У меня начинают сдавать нервы.
Себастьен садится на соседнюю скамейку.
– Ты знаешь историю Ромео и Джульетты?
– Конечно.
Мы уже выяснили у запертой двери: я знаю, что означает десятое июля.
– Чем закончилась их история?
Менторский тон Себастьена действует на нервы.
– Мы что, на уроке литературы? – огрызаюсь я. – Джульетта выпивает снотворное зелье. Услышав новость о ее смерти, Ромео покупает яд и выпивает его в склепе Капулетти, чтобы умереть рядом с любимой. Она просыпается и, увидев мертвого Ромео, закалывает себя его кинжалом. Какое это имеет отношение к делу?
– Помнишь, ты сказала, что знаешь меня?
– Пожалуйста, хватит вопросов! Мне сейчас не до сократовских методов. Просто объясни, что все это значит, иначе я сойду с ума.
– Ладно.
Он встает, снимает со стены картину в позолоченной раме и ставит на мою скамью. На полотне запечатлена третья сцена пятого акта – Джульетта, спящая в гробнице Капулетти. На ней белое платье, почти неотличимое от того, что я надевала для этой сцены в школьном спектакле. Я никогда раньше не видела этой картины. Желудок сжимается, как будто я лечу вниз на американских горках.
– Ты думаешь, что я и все твои приключения – просто фантазии, – говорит Себастьен. – А на самом деле ты вспоминала прошлые жизни. В местах, о которых ты упоминала за завтраком и которые изображены на этих картинах, мы с тобой бывали вместе.
– Невозможно, – шепчу я, хотя где-то в туманных уголках моего сознания начинает брезжить свет.
– Вся эта история восходит к Ромео и Джульетте и заканчивается не совсем так, как ты думаешь, – продолжает Себастьен. – Шекспир ошибся. Я знаю, потому что был там, я Ромео.
Верона, 1376
Я бросаюсь вниз по ступеням мавзолея Капулетти. Меня сослали с глаз долой в Мантую, однако, получив письмо от брата Лоренцо, я нарушил условия и поспешил под покровом безлунной ночи назад в Верону. В письме добрый монах рассказал, что отец Джульетты, не подозревая о нашем тайном венчании, обручил ее с графом Парисом. Чтобы сорвать свадьбу, Джульетта приняла эликсир, от которого впала в летаргический сон.
Капулетти оплакали ее и похоронили в семейном склепе. Далее брат Лоренцо сообщал, что сегодня вечером Джульетта проснется. Я должен быть рядом и держать ее за руки, когда она откроет глаза. После чего мы убежим, чтобы начать новую жизнь.
Увидев ее, я замираю на ступенях.
Джульетта лежит на беломраморной плите, руки сложены на платье из белого шелка и кружев, волосы уложены мягкими волнами вокруг ангельского лица. Она прекрасна, моя фарфоровая Психея. Я знаю: любимая всего лишь спит, но она так неподвижна, будто вправду ушла.
Тут я замечаю насмешливый изгиб ее губ, легкую улыбку, словно она совершила последнее озорство, о котором никто больше не знает. И меня разбирает смех. Впрочем, действие зелья вот-вот закончится. Я сбегаю вниз по ступенькам.
Я сижу в склепе уже несколько часов. Принесенный мной факел сгорел, пришлось зажечь новый. Я все больше волнуюсь и начинаю мерить шагами пространство вокруг мраморной плиты. Что, если добрый монах неправильно рассчитал дозу?
«Нет, – убеждаю я себя, – он просто ошибся со временем пробуждения. Он полагал, что Джульетта проснется через сорок два часа, а прошло сорок пять».