– Эл, – напоминает о себе Кэти. – Ты говорила, что все стало еще более странным?
Самое странное для меня сейчас – необходимость хранить тайну. У меня никогда не было секретов от мамы и Кэти. Однако сейчас лучше промолчать, поэтому я лишь качаю головой и улыбаюсь.
– Не важно. Я… возможно, я нащупала нить, которая связывает все мои зарисовки.
– Замечательно, милая! – хлопает в ладоши мама. – И что это за нить?
– Подожди, попробую угадать, – с ухмылкой говорит Кэти. – Это Себастьен.
Она начинает смеяться, и мама к ней присоединяется.
Я притворяюсь, что мне тоже смешно, хотя предположение сестры слишком близко к истине. Когда я искала связующую нить для своих зарисовок, я ожидала чего-то вымышленного, а не настоящего, живого человека с настоящим, живым прошлым.
Тревор стучит по подносу, требуя, чтобы его сняли с высокого стульчика и отпустили смотреть «Улицу Сезам». Кэти протирает ему руки влажными салфетками и отпускает. Малыш убегает, и несколько секунд спустя из гостиной доносится голос Элмо.
– Ладно, – говорит Кэти, поворачиваясь к экрану. – Теперь ты наконец расскажешь нам, что связывает твои истории?
– Нет, – беззаботно отвечаю я, пытаясь увести разговор в сторону от темы, которую не хочу больше обсуждать. – Ты смеялась надо мной, не буду я тебе ничего рассказывать.
– О черт! Да ладно!
Я строго приподнимаю брови.
– А если серьезно, то я пока хотела бы оставить эту идею при себе. Она еще не созрела, и я побаиваюсь, что не смогу ее развить, если поделюсь с вами.
Мама кивает.
– У меня так с песнями, – говорит она и берет одну из гитар, которые расставлены по всему магазину. – Новая мелодия – это зародыш. Я должна какое-то время оберегать его от внешнего мира, пестовать в одиночку… Доверься своим чувствам, Элен. Держи нить при себе, пока не будешь готова.
Я киваю и делаю большой глоток кофе.
– Послушай, мам, у меня к тебе вопрос. Помнишь костюмы, которые ты шила для моей роли в «Ромео и Джульетте»?
– Конечно.
– Мне интересно… Где ты взяла идеи? Нашла в Интернете?
У меня трясутся руки, кофе расплескивается на телефон. Черт! Хватаю салфетку и вытираю брызги.
– А ты разве не помнишь? – говорит мама. – Ты сама описала, какими должны быть костюмы.
– Я?
Я потрясенно замираю, и жидкость с салфетки капает на телефон.
– Да. Цвета, ткани… все до мельчайших подробностей. Ты сказала, что они тебе приснились. Ты правда не помнишь?
– А, точно, – вру я, лихорадочно распахивая картотеки памяти и вываливая из них все содержимое, отчаянно пытаясь вспомнить. Что-то смутно припоминается, как очертания деревьев в густом тумане.
– Кстати, о костюмах, – говорит Кэти. – Я рассказывала вам о своем эпическом провале на шоу талантов для дошкольников?
Я благодарна, что она сменила тему. Кэти повествует о своих злоключениях при попытке организовать сценку для Тревора и его друзей, в которой участвовали динозавры, с тремя сменами костюмов, поскольку дети превращались из бронтозавров в велоцирапторов, а затем в птеродактилей.
Потом мама сообщает нам о благотворительном концерте, который организует совместно с другими магазинами народной музыки. Мой пульс успокаивается настолько, что я превращаюсь в нормального человека и могу наконец проверить, не пострадал ли от ирландского кофе телефон. К счастью, все в порядке, хотя он еще немного липкий и пахнет «Бейлисом».
Когда мы прощаемся, я почти спокойна.
Я еще несколько часов размышляю о проклятии. Звучит абсурдно? Не более абсурдно, чем придумать парня, а затем встретить его в баре. И Себастьен знает мои истории, которыми я никогда не делилась ни с кем, кроме мамы и Кэти.
Откуда Себастьен мог знать, что я написала, и где он взял эти картины, если хотя бы частично не говорит правду?
Лихорадочно рассуждая, я съедаю, наверное, еще полдюжины печенюшек с нутеллой и наконец придумываю возможное решение. Может, не стоит гадать, правда или нет?
Я на пороге новой жизни. Что, если рассматривать непонятную ситуацию как подарок Вселенной? Я могу не углубляться в тайну моих зарисовок и картин Себастьена, а просто осуществить свою мечту стать писателем – использовать сюжет в книге, приняв остальное как необъяснимую тайну жизни, крайний случай дежавю.
Я еще раз обдумываю эту мысль. В принципе, воображаемого Себастьена можно оставить. Я вправе вывести свою воображаемую родственную душу в романе и спать дальше. Я не обязана просыпаться и принимать настоящего Себастьена со всеми его недостатками. Пусть остается на Аляске, а я закончу работу над книгой и уеду.
Если получится. Беда в том, что я давным-давно влюбилась в Себастьена, еще не подозревая, что он существует наяву. Не уверена, что смогу повернуть назад.