– Хорошо, – соглашаюсь я. – Обсудим позднее.
– Вот именно! – сияет она. – На нас обоих много всего свалилось, но главное – основа. Пусть кто-то, похожий на тебя, был моим воображаемым лучшим другом всю мою сознательную жизнь. И пусть, как ты утверждаешь, тебе почти семьсот лет. Если мы с тобой сейчас не найдем общего языка, все бессмысленно.
Я вздрагиваю, потому что начинаю казаться себе пугающе дряхлым. А выгляжу я не старше тридцати пяти, потому что физически постарел всего лет на десять.
Тянет напомнить Элен, что ее душе не меньше лет, чем моей, это подчеркнет самую страшную часть проклятия: тот факт, что Джульетта вновь и вновь умирает.
Теперь я понимаю, почему Элен так осторожна. Она не может принять мою роль вечного Ромео. Поверить в мои слова – для нее все равно что смириться с собственным смертным приговором. Неудивительно, что она хочет спрятаться в своей норке.
– Я предлагаю вот что, – говорит Элен, отвлекая меня от ужасных мыслей о вечности и неизбежности, – давай отложим в сторону все, что мы помним, и попробуем узнать друг друга здесь и сейчас. Мы все равно заперты в твоем доме. А когда метель закончится, мы поймем, нравимся мы друг другу чисто по-человечески или нет. В противном случае любые великие идеи о судьбе не имеют смысла.
Вполне разумно. Может, я и знаю всех Джульетт прошлого, а с Элен толком не знаком. И она может знать своего выдуманного Себастьена, а не меня.
– Никаких разговоров о твоих зарисовках, Ромео с Джульеттой и проклятиях? – переспрашиваю я.
– Вообще никаких, – кивает Элен. – Просто двое людей тусуются, разгадывают кроссворды, играют в настольные игры или что там еще можно делать во время снежных бурь.
– Кроссворды и настольные игры? – смеюсь я. – Ты так плохо обо мне думаешь?
Она с улыбкой пожимает плечами.
– В том-то и дело, верно? Я ничего о тебе не знаю.
– Ну ладно, – говорю я. – Принимаю предложение, которое ты сделала в «Книжной верфи». Давай начнем сначала. Привет, меня зовут Себастьен. И первое, что тебе следует обо мне знать, – я великолепно готовлю.
Элен
Господи боже, он действительно оказался отличным поваром! Дорвавшись до кухни, Себастьен вошел в раж. Кроме обещанного ризотто он приготовил домашнюю пасту с баклажанами, томатами и базиликом и рыбу-меч с маслинами и каперсами. Я уже молчу о хлебе с хрустящей корочкой, ароматном оливковом масле и салате невероятной свежести. Я бы голову дала на отсечение, что этот хрустящий латук попал в тарелку прямо с грядки, если бы не знала, что за окном – тридцать градусов ниже нуля. В довершение ко всему Себастьен подал еще сырную тарелку. Я даже не подозревала, что в мой желудок может поместиться столько еды и вина. Шеф-повар определенно достоин пяти звезд.
– На десерт – эспрессо и канноли, – говорит он. – Предлагаю перейти в библиотеку.
– Какой шик! – смеюсь я.
Кожа Себастьена под тенью вечерней щетины краснеет, и он застенчиво улыбается. Его не раздражают мои поддразнивания; мне это нравится.
Пока хозяин готовит кофе, я нахожу вчерашний поднос и загружаю на него канноли, потом слизываю с пальцев сладкую сливочную начинку. Себастьен наблюдает за мной с открытым ртом.
Не с вожделением, а так, словно я картина Боттичелли, достойная поклонения.
– Извини, – говорит он, быстро отворачиваясь.
Я улыбаюсь про себя: люблю внимание.
Лишь в библиотеке он осмеливается бросить на меня смущенный взгляд. Я хочу сказать ему, чтобы не стеснялся. Мне приятно, когда мной восхищаются. Я не отношусь к категории женщин, избалованных мужским вниманием, мне достается больше комплиментов за интеллект. Это, конечно, замечательно, и все же иногда хочется, чтобы кто-то пришел в восторг от твоей внешности. Девушка должна время от времени чувствовать себя хорошенькой.
Рассмотрев библиотеку, я забываю о тщеславии. Как и музейный зал, она роскошна – высотой в два этажа, с витражным куполом над головой, украшенным хвойными ветвями по краям и облаками в стиле ар-деко посередине; вероятно, в летние месяцы, когда солнце светит девятнадцать часов в сутки, купол пропускает невероятный свет. Под куполом находится лестница, похожая на аммонитовую раковину, а стены на обоих этажах уставлены полками с книгами в твердых переплетах с нетронутыми корешками. Здесь есть и кожаные переплеты, явно очень старые, и современные издания в разноцветных глянцевых суперобложках. Посреди зала, поверх плюшевого ковра, который приглушает мою неуклюжую хромоту, стоят глубокие бархатные кресла и диваны. В дальнем углу выставлены под прожектором великолепные старинные золотые часы.