– Эта библиотека достойна замка Херста, – выдыхаю я.
– Одна из моих любимых комнат в доме, – улыбается Себастьен, – после…
Он осекается – чуть не заговорил о галерее. Слава богу, остановился. У меня слишком благостное настроение после вкусной еды, чтобы портить его нашим невообразимым прошлым и моим печальным будущим.
Себастьен опускает поднос на низкий столик в центре библиотеки и садится на диван. Я бы тоже села, если бы не полки с книгами.
– Ты любишь книги, правда? – спрашиваю я, проводя рукой по корешкам.
От них веет столетиями – в запахе старой бумаги и краски, которые использовались до того, как вошло в моду массовое производство книг, есть нечто особенное.
– Да. Одно из величайших удовольствий в жизни – переживать чужой опыт через поэзию и прозу.
От того, как он произносит «удовольствие», у меня мурашки бегут по спине.
Может быть, дело в вине или в том, что Меррик никогда не смотрел на меня так, как Себастьен сегодня за ужином, и я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил о чтении с таким…
Придя в себя, я поднимаюсь по винтовой лестнице на второй этаж, а он остается внизу, потягивая эспрессо. Осматривая полки, я быстро понимаю, что Себастьен не просто страстный читатель и коллекционер книг. Он закоренелый ботан.
– Ого, книги у тебя систематизированы по десятичной классификации Дьюи!
Деревянные полки украшены изящной гравировкой, указывающей диапазон чисел, которым они соответствуют, однако сами книги не помечены номерами, как в обычной библиотеке.
– Боже, – говорю я, перегибаясь через перила, чтобы посмотреть на него сверху. – Ты помнишь систему наизусть, так что тебе даже не нужно заглядывать в каталог, чтобы узнать, где находится та или иная книга?
Глубокий звучный смех Себастьена эхом разносится по библиотеке. Наверное, таким расслабленным я его не видела с тех пор, как мы познакомились.
– Признаю себя виновным по всем пунктам, – говорит он.
– Ну ты даешь! Я провела большую часть сознательной жизни в компании журналистов и других любителей словесности, но организация личной библиотеки подобным образом никому из них не по зубам.
Себастьен поднимает чашку с кофе, скромно принимая награду.
– Какая твоя любимая книга? – спрашиваю я.
– Это все равно, что выбрать любимого ребенка.
– Ты прав. Тогда назови несколько.
Он начинает с саги «Рожденный туманом» Брендона Сандерсона, книги о благородных преступниках, которые используют магию для совершения эпического ограбления. Я обожаю эту серию, и мне приятно, что Себастьяну нравится фэнтези. Когда Себастьен говорил с Анджелой о Жозе Сарамаго, я приняла его за сноба, который читает исключительно лауреатов Нобелевской премии, а на остальных смотрит свысока. А он, оказывается, запойный читатель.
Бродя по книжному лабиринту, я продолжаю расспрашивать Себастьена о любимых книгах. Когда мои пальцы задевают корешки раздела британской литературы и замирают над потрепанным экземпляром «Ромео и Джульетты», я лишь на мгновение останавливаюсь, затем отдергиваю руку и поворачиваю за угол, чтобы осмотреть другую секцию.
В тупике стоит пара библиотечных тележек на колесиках. Похоже, там лежат относительно новые поступления, которые Себастьен еще не разложил по полкам. Журналистское любопытство зовет меня просмотреть, что он купил недавно, как вдруг я замечаю в тупике еще один книжный шкаф – небольшой, черный, не деревянный, как библиотечные полки, а металлический. У шкафа стеклянная дверца с ручкой, как у винного холодильника, за которой видна стопка тетрадей в кожаных обложках.
Я с любопытством открываю стеклянную дверцу. В лицо дует струя прохладного воздуха. Гм, температура регулируется. Интересно, что тут: редкие первые издания?
– Элен? – окликает меня снизу хозяин дома. – Я иду на кухню за кофе. Ты что-нибудь хочешь?
– Нет, спасибо.
Пока его нет, я лезу в странный шкаф и достаю наугад одну тетрадь – старую, обтрепавшуюся по краям. И открываю первую страницу.
Написано на итальянском, аккуратным наклонным почерком, и я благодарна папе за полушутливый совет выучить родной язык Джульетты.
Личный дневник Ренье Монтегю
У меня перехватывает дыхание.
Моя зарисовка о Китри и Ренье в Шанхае.
Я чуть не запихиваю дневник обратно на полку, не горя желанием сравнивать сейчас наши истории. А может, просто совпадение? Ренье – распространенное имя.
Первая запись в дневнике датирована десятым июля 1920 года, и в ней рассказывается о встрече с Китри Вагнер на набережной. У меня дрожат руки.