– Настоящая кикимора, – согласился один из его дружков. – Толстая, как мешок с картошкой. А ее дурацкий беретик! А очки толщиной в дюйм, от них глаза как у рыбы!
– Овца с кудряшками, – зло выплюнула их подружка.
– Да, ужас, – согласился Чед. – Джульетта должна быть чертовски сексуальной, если этот Ромео втрескался в нее с первого взгляда, верно?
Я как раз не понимала, поскольку тогда еще наивно верила в меритократию. Мне хотелось крикнуть им из-за кулис, что дело не во внешности! Ромео влюбляется в Джульетту, потому что видит в ней нечто особенное – ум в глазах, грациозность движений. Я мечтала, что кто-нибудь разглядит нечто особенное и во мне. А в тот момент мне просто хотелось плакать. Я дала себе волю и только чудом не врезалась в дорожный знак, возвращаясь домой на велосипеде, потому что слезы застилали глаза.
Потом я заперлась в комнате, упала на кровать и зарылась лицом в подушку. Я проплакала несколько часов, игнорируя попытки мамы и сестры успокоить меня через дверь.
Достучался до меня папа. За несколько месяцев до этого ему диагностировали неизлечимую злокачественную опухоль головного мозга, и, когда он постучал, я не могла его оттолкнуть. Я хотела уединения, но еще больше хотела побыть с папой.
– Привет, малышка, – сказал он и сел на кровать.
Хотя к тому времени папа сильно похудел и ходил с тростью, его улыбка оставалась такой же сияющей. Он всегда улыбался мне и моей сестре Кэти.
– Что огорчило мою бродвейскую звезду?
Происшествие с Чедом и его гадкими друзьями выплеснулось наружу в сопровождении соплей и слез.
– Только не надо говорить, что Чед дурак, а я на самом деле красивая. Не поможет.
Папа погладил меня по спине.
– Хорошо, не буду, хотя действительно так считаю.
Я поглубже зарылась лицом в подушку.
– Знаешь, что мне нравится в «Ромео и Джульетте»? – спросил папа. – Не безрассудство героев, потому что, давай посмотрим правде в глаза, эти двое могли бы притормозить и сделать лучший выбор. На самом деле суть пьесы в том, что Капулетти и Монтекки не смогли отбросить свои мелочные счеты, и их неспособность это сделать омрачила самое главное в жизни: любовь.
Я пробормотала что-то неопределенное в знак согласия.
– И вот я подумал… – продолжал папа. – Что, если ты подойдешь к ситуации с Чедом по-другому?
Я выглянула из-под подушки.
– Как это?
– Не позволяй его глупости выбить тебя из колеи. Сосредоточься на истории любви.
– Тьфу. С Чедом?
– Нет. Если ему хочется, чтобы Джульетта соответствовала его вкусу, тогда почему ты не мечтаешь о более умном и милом Ромео? Когда будешь в следующий раз на сцене, представь, что перед тобой стоит кто-то другой. Своего рода тайная месть – стереть Чеда и поставить на его место более достойного Ромео.
Поначалу идея казалась незрелой, сродни придумыванию воображаемого друга. И все же папа был прав – визуализация другого Ромео на сцене помогла мне пережить репетиции и положительно отразилась на моей игре. Чем ярче я рисовала в воображении своего героя, тем сильнее в него влюблялась, и каждый выход на сцену мне аплодировали стоя, потому что я исполняла роль Джульетты, влюбившейся в очаровательного Себастьена, а не в безмозглого Чеда Эйкинса.
Папа приходил на каждое представление. К тому времени он передвигался в инвалидной коляске, но каждый вечер ему удавалось заставить себя встать вместе с остальной аудиторией, а садился он всегда последним. Я знала, как ему тяжело, и это делало каждый хлопок в ладоши еще более ценным.
– Ты теперь настоящая Джульетта, – сказал он, когда закончился последний спектакль.
Я покраснела.
– Настоящая Джульетта говорила на итальянском.
– Значит, учи итальянский, – поддразнил меня папа. – Будет ближе к оригиналу.
Через две недели после спектакля он умер.
Мы на долгие месяцы погрузились в траур. Мама, Кэти и я почти не спали, не ели, не разговаривали. С уходом папы – центра нашей вселенной – мы, потеряв всякие ориентиры, плыли по течению. Дом казался пустым и слишком тихим, даже когда мы были там втроем.
В конце концов мы выкарабкались. И среди занятий, которые помогли мне пережить страшное горе, первое место занимало изучение итальянского языка. Вероятно, папа предложил это не всерьез, походя, но поскольку разговор произошел незадолго до его смерти, я отнеслась к идее как к его последней воле. Видимо, по той же причине я не отказалась от Себастьена. Сначала я придумала его по совету папы. Потом папа ушел, а Себастьен остался.
Сочинение историй о нем стало моим спасением. Раньше я никогда не писала всерьез, однако после папиной смерти у меня в голове начали появляться почти полностью сформировавшиеся рассказы: небольшие романтические сценки, и в главной роли всегда Себастьен. Вероятно, так работал механизм выживания, позволяющий в печальные времена сосредоточиться на чем-то светлом.