Можно понять чувства Хершеля, когда он прочитал, что кто-то другой якобы за один год сделал открытие, над которым он трудился два десятилетия. Понятно также, что, настаивая на своем приоритете, он не обратил внимания на безусловно оригинальную мысль Фулдса. Во всяком случае, Хершель сначала ограничился ссылкой на свою собственную работу.
Для воинствующей натуры Фулдса письмо Хершеля стало вызовом, вызовом человека, который хотел умалить его приоритет. Разве это его вина, что Хершель не обратился к общественности и махнул на все рукой? Только он, Фулдс, обратил внимание всего мира на отпечатки пальцев. Он один. Фулдс решил вернуться в Англию. Но прежде чем отправиться в путь, он написал бесчисленное множество писем, чтобы познакомить со своими идеями знаменитых людей того времени и гарантировать себе приоритет.
Фулдс написал также и во Францию префекту парижской полиции Луи Андрие. Фулдс не мог знать, что Андрие меньше всего можно вдохновить такими революционными идеями. Он не мог предвидеть также, что Андрие стоял на пороге отставки, что новый политик, Жан Камекасс, уже был готов вступить на пост префекта парижской полиции и что при этом откроются двери для другой идеи идентификации, для другого человека, о существовании которого он и не подозревал, — для Альфонса Бертильона.
6. Париж 1881 года. Бертильонаж, или антропометрический метод идентификации
Если позднее когда-нибудь утверждали, что Жан Камекасс был дальновидным человеком, сразу уловившим идею Альфонса Бертильона, то это одна из легенд, которыми вымощен путь истории.
Камекасс был таким же политиком, как и Андрие. Как префект полиции, он получил некоторую известность тем, что основал первые полицейские школы. Идеи же Бертильона он понимал не лучше, чем его предшественник. До 1881 года, до своего вступления на пост префекта, он никогда не слышал о титулярном писаре Первого бюро.
Доктор Луи Адольф Бертильон был тяжело болен артритом и не мог использовать в интересах сына смену префектов, о которой так мечтал. Но он писал письма, телеграммы и не раз посылал своих друзей в префектуру. Как врач, он понимал, что не может рассчитывать на выздоровление, что у него осталось очень мало времени для помощи сыну в карьере. И лишь в ноябре 1882 года одному из его друзей, парижскому адвокату Эдгару Деманжу, удалось убедить Камекасса, чтобы он испытал Бертильона, если не хочет упустить случай прослыть новатором в деле подавления преступности.
Спустя несколько недель Камекасс вызвал к себе Бертильона. Тот был уже подготовлен отцом. И все же неловкость Бертильона омрачила первую встречу с префектом. Может быть, и на этот раз ничего бы не вышло, но Камекасс дал слово Деманжу, что поможет сыну Луи Адольфа Бертильона.
Поэтому Камекасс заявил: «Хорошо, вы получите возможность проверить свои идеи. Со следующей недели мы для пробы введем ваш метод идентификации. Для этого вы получите двух помощников. Я даю вам срок три месяца. Если за это время вы с помощью своего метода распознаете преступника, имевшего судимость, то…» Если говорить о предоставленном с таким условием шансе, то его трудно назвать шансом: едва ли за три месяца могло случиться, чтобы один преступник был задержан, осужден, отбыл наказание, выпущен и снова арестован. Бертильон, конечно, отлично понимал, что только чрезвычайно счастливая случайность могла ему помочь выполнить условие Камекасса. Но он безропотно согласился с этим. Наверное, он правильно сделал, потому что Гюстав Масе пришел в ярость, услышав, что должен дать Бертильону двух писарей. Система Бертильона может быть действенной, заявил он, если измерения будут производиться самым надежным образом.
Но нельзя же забывать о рутине, о невнимательности, с которой работает большинство служащих. В этом сказывалось глубокое недоверие практика к теоретику и ко всему, что называлось наукой. Но в его протесте была доля истины, которая позднее дала себя знать. На этот раз Масе не удалось настоять на своем. По всей видимости, и Камекасс все же не ожидал успеха от опытов Бертильона.