Время несколько остудило пылкие и легкомысленные замыслы юноши, но зато усилило в нем чувство горечи от несбывшихся надежд. Он искал спасения в работе. И смирился с судьбой остаться на всю жизнь мужчиной без женщины, чтобы скрыть позор своей непригодности. Между тем Мелькиадес запечатлел на своих пластинках все достойное запечатления, что только было в Макондо, и предоставил свою лабораторию дагерротипии для бредовых опытов Хосе Аркадио Буэндиа: последний решил добыть с помощью дагерротипии научное доказательство существования Бога. Он был уверен, что посредством многоступенчатого процесса наслоения снимков, сделанных в нескольких местах дома, он рано или поздно обязательно получит дагерротипное изображение Господа Бога, если тот существует, либо положит раз навсегда конец всем домыслам о его существовании. Что касается Мелькиадеса, то он углубился в изучение Нострадамуса. Сидел допоздна, задыхаясь в своем выцветшем бархатном жилете, и своей сухонькой, птичьей лапкой, кольца на которой уже утратили былой блеск, царапал на бумаге какие-то закорючки. Однажды вечером ему показалось, что он наткнулся на пророчество, касающееся будущности Макондо. Макондо превратится в великолепный город с большими домами из прозрачного стекла, и в этом городе не останется даже следов рода Буэндиа. «Что за чушь, – возмутился Хосе Аркадио Буэндиа. – Не из стекла, а изо льда, как я во сне видел, и всегда тут будет кто-нибудь из Буэндиа, до скончания века». Урсула отчаянно старалась внести хоть немного здравого смысла в это обиталище чудаков. Она завела большую печь и в дополнение к производству фигурок из леденца начала выпекать целые корзины хлеба и горы разнообразных пудингов, меренг и бисквитов – все это за несколько часов исчезало на дорогах, ведущих в долину. Хотя Урсула уже вступила в тот возраст, когда человек имеет право отдохнуть, она с каждым годом становилась все более деятельной и была так поглощена своим процветающим предприятием, что однажды вечером, рассеянно глянув в окно, пока индианка засыпала сахар в котел, удивилась, увидев во дворе двух незнакомых девушек, молодых и прекрасных, вышивающих на пяльцах в мягком свете сумерек. Это были Ребека и Амаранта. Они только что сняли траур, который носили по бабушке в течение трех лет, и цветные платья совсем преобразили их. Ребека, вопреки всем ожиданиям, превзошла Амаранту красотой. У нее были огромные спокойные глаза, прозрачная кожа и волшебные руки: казалось, она вышивает по канве на пяльцах невидимыми нитями. Амаранте, младшей, недоставало изящества, но она унасведовала от покойной бабушки врожденное благородство и чувство собственного достоинства. Рядом с ними Аркадио, несмотря на то, что в нем уже угадывалась физическая мощь отца, выглядел ребенком. Он занимался ювелирным делом под руководством Аурелиано, который, кроме того, научил его читать и писать. Урсула поняла, что дом ее наполнился взрослыми людьми, что дети ее скоро поженятся, заведут своих детей и семье придется разделиться, ибо под этой крышей места для всех не хватит. Тогда она достала деньги, скопленные за долгие годы тяжелого труда, договорилась с мастерами и занялась расширением дома. Распорядилась пристроить большую парадную залу – для приема гостей – и еще одну, более удобную и прохладную, – для семьи, столовую со столом на двенадцать человек, девять спален окнами во двор, длинную галерею, хорошо защищенную от яркого полуденного солнца большим розарием и с широкими перилами для вазонов с папоротниками и бегониями. Решила также расширить кухню, чтобы поставить в ней две печи, сломать кладовую, в которой Пилар Тернера предсказала Хосе Аркадио его будущее, и построить другую, в два раза больше, чтобы в доме всегда был достаточный запас продуктов. Во дворе, в тени огромного каштана, Урсула приказала соорудить две купальни: одну для женщин, другую для мужчин, а за домом – просторную конюшню, курятник, обнесенный проволочной сеткой, хлев для дойки скота и клетку, открытую на все четыре стороны, чтобы залетные птицы могли устраиваться там в свое удовольствие. Сопровождаемая несколькими десятками каменщиков и плотников, охваченная таким волнением, будто она заразилась от своего мужа лихорадкой воображения, Урсула решала, как должен падать свет и откуда должно идти тепло, и распределяла пространство, совершенно не считаясь с его пределами. Скромное жилище, сооруженное при основании Макондо, наполнилось инструментами, строительными материалами и рабочими, которые, обливаясь потом, то и дело просили не путаться у них под ногами, хотя это они сами у всех под ногами путались; им повсюду попадался мешок с костями и своим глухим пощелкиванием доводил их до бешенства. Никто не мог взять в толк, каким образом среди подобного столпотворения, паров негашеной извести и кипящего вара из недр земли возник дом, не только самый большой из всех, какие когда-либо строились в Макондо, но и самый гостеприимный и прохладный в округе. Меньше, чем кто-либо другой, способен был понять это Хосе Аркадио Буэндиа, даже в разгар катаклизма не оставлявший своих попыток захватить врасплох Божественное Провидение. Новый дом был почти готов, когда Урсула извлекла мужа из царства химер и довела до его сведения, что получен приказ красить фасад в голубой цвет, а не в белый, как они задумали. Она показала официальное, написанное на бумаге распоряжение. Хосе Аркадио Буэндиа, не уразумев сразу, о чем толкует его супруга, прежде всего изучил подпись.
– Кто этот тип? – спросил он.
– Коррехидор, – ответила убитая горем Урсула. – Говорят, что это начальник и его прислало правительство.
Дон Аполинар Москоте, коррехидор, прибыл в Макондо без всякого шума. Остановился он в гостинице «Отель Хакоба», основанной одним из первых арабов, которые приезжали обменивать безделушки на попугаев, и на следующий же день снял комнатку с дверью прямо на улицу, в двух кварталах от дома Буэндиа. Он поставил в ней стол и стул, купленные у Хакоба, прибил к стене привезенный с собой герб республики и вывел на дверях надпись: «Коррехидор». Первым его распоряжением был приказ покрасить все дома в голубой цвет в честь годовщины национальной независимости.
Хосе Аркадио Буэндиа, явившись с копией приказа в руке к коррехидору, застал его за послеобеденным сном в гамаке, подвешенном тут же в скромной конторе. «Вы писали эту бумагу?» – спросил Хосе Аркадио Буэндиа. Дон Аполинар Москоте, человек уже в летах, сангвинической комплекции, с виду довольно робкий, ответил утвердительно. «По какому праву?» – снова задал вопрос Хосе Аркадио Буэндиа.
Дон Аполинар Москоте разыскал в ящике стола бумажку и протянул ему: «Посылается в упомянутый город для исправления обязанностей коррехидора». Хосе Аркадио Буэндиа едва взглянул на документ.