– Ни в коем случае, — сказала вдова. — Это только подольет масла в огонь. Вот если бы вы вспомнили о листках в воскресной проповеди — это, я уверена, заставило бы Роберто задуматься.
Падре Анхель развел руками.
– Невозможно! — воскликнул он. — Это придало бы событиям важность, которой у них нет.
– Нет ничего важнее, чем предупредить преступление.
– Вы думаете, может дойти и до этого?
– Я не только думаю — я уверена, что не смогу предотвратить его.
Они сели за стол. Босая служанка принесла рис с фасолью, тушеные овощи и блюдо фрикаделек в густом коричневом соусе. Падре молча положил себе. Жгучий перец, глубокое молчание дома и растерянность, переполнявшая в этот миг его сердце, вновь перенесли падре в голую комнатушку начинающего священника в знойном полудне Макондо. Именно в такой день, пыльный и душный, он отказался отпевать самоубийцу, которого жестокосердые жители Макондо не хотели предать земле. Он расстегнул воротник сутаны.
– Хорошо, — сказал он вдове. — Постарайтесь тогда, чтобы Роберто Асис не пропустил воскресной мессы. Вдова Асис пообещала ему это.
Доктор Хиральдо с женой, никогда не спавшие после обеда, провели время сиесты за чтением рассказа Диккенса. Они были на внутренней террасе, которую отгораживала от патио решетка, — он лежал в гамаке и слушал, заложив руки за голову, а она, с книгой на коленях, сидела в кресле, и за спиной у нее в ромбах света пламенела герань. Читала она бегло и бесстрастно, не меняя при этом позы, и подняла голову только когда закончила. Она так и осталась сидеть с раскрытой книгой на коленях, в то время как ее муж умывался под краном. Духота предвещала непогоду.
– Длинный рассказ? — спросила она после молчаливого раздумья.
Точным движением, усвоенным в операционной, доктор поднял голову из-под крана.
– Называется коротким романом, — ответил он, глядясь в зеркало и намазывая волосы бриллиантином, — но я бы его назвал длинным рассказом.
И, продолжая мазать волосы, закончил:
– А критики, наверно, назвали бы коротким рассказом, только слишком растянутым.
Жена помогла ему одеться в белый полотняный костюм. Ее можно было принять за старшую сестру — по покойной преданности, с которой она ему прислуживала, но также и из-за старивших ее холодных глаз. Перед тем как выйти, доктор Хиральдо показал ей список визитов — на случай, если кому-нибудь потребуется неотложная помощь — и передвинул стрелки на часах-объявлении и комнате перед приемной: «Доктор вернется в пять».
На улице звенело от зноя, и доктор Хиральдо пошел по теневой стороне. Его не покидало предчувствие, что, несмотря на духоту, дождя к вечеру не будет. Стрекот цикад еще сильнее подчеркивал безлюдность набережной, но корову, снятую с мели, унесло течением, и исчезнувшая вонь оставила огромную пустоту.
Из гостиницы его окликнул телеграфист:
– Получили телеграмму?
Нет, доктор Хиральдо не получал ее.
– «Сообщите условия поставки», подпись — «Аркофан», — повторил по памяти телеграфист.
– Это соляная кислота, — без особой убежденности объяснил врач.
И наперекор предчувствию, будто в утешение, добавил, когда кончил писать:
– Может, вечером все-таки пойдет дождь.
Телеграфист начал подсчитывать слова. Доктор забыл о нем — его внимание приковала к себе открытая толстая книга рядом с телеграфным ключом. Он спросил, не роман ли это.
– «Отверженные», Виктор Гюго, — стуча ключом, отозвался телеграфист и, проштемпелевав копию телеграммы, взял книгу и подошел с ней к барьеру. — Думаю, до декабря нам этого хватит.
Уже несколько лет доктор Хиральдо знал, что телеграфист в свободное время передает по аппарату стихи телеграфистке в Сан-Бернардо-дель-Вьенто. Но доктор не знал, что он выстукивает ей и романы.
– Это слишком серьезное, — сказал врач, листая захватанный том, будивший в нем смутные переживания отрочества. — Больше бы подошел Александр Дюма.
– Ей нравится это, — ответил телеграфист.
– А ты уже с ней знаком?
Телеграфист отрицательно покачал головой.
– Это не имеет значения: я узнал бы ее в любой части света по подпрыгивающему «эр».
Как всегда, доктор Хиральдо выкроил час для дона Сабаса. Придя к нему, он увидел, что тот, прикрытый ниже пояса полотенцем, лежит в изнеможении на кровати.
– Ну как карамельки? — спросил доктор.
– Жарко очень, — пожаловался дон Сабас и, чтобы удобней было смотреть на врача, перевернул на бок свое огромное тело старой женщины. — Укол я себе сделал после обеда.