– Не играет роли, — сказал алькальд. — Важно напомнить, что существует власть.
В полицейском участке уже собирались резервисты. Маленький дворик с высокими бетонными стенами в разводах запекшейся крови, в щербинках от пуль помнил времена, когда в камерах не хватало места и заключенные лежали прямо под открытым небом. Сейчас по коридорам бродили в одних трусах невооруженные полицейские.
– Ровира! — с порога крикнул алькальд. — Принеси ребятам выпить.
Полицейский начал одеваться.
– Рома? — спросил он.
– Не будь идиотом, — отозвался алькальд, проходя в бронированный кабинет. — Чего-нибудь прохладительного.
Резервисты курили, сидя под стенами дворика. Судья Аркадио перегнулся через перила второго этажа и поглядел на них.
– Добровольцы?
– Как же! — огрызнулся алькальд. — Пришлось из-под кроватей выволакивать, словно их тащили в участок за что-то.
Судья не видел ни одного лица, которое было бы ему незнакомо.
– Да, можно подумать, будто их мобилизовала оппозиция.
Когда они открыли тяжелые стальные двери кабинета, оттуда потянуло холодом.
– Значит, будут хорошо драться, — улыбнулся алькальд, включая свет в своей персональной цитадели.
В углу стояла походная кровать, на стуле — графин со стаканом, а под кроватью — ночной горшок. К голым стенам были прислонены винтовки и автоматы. Свежий воздух поступал сюда только через две узкие и высокие бойницы, откуда просматривались набережная и две главные улицы. В противоположном конце комнаты стоял письменный стол, а рядом — сейф. Алькальд набрал комбинацию цифр.
– Все это пустяки, — сказал он. — Я даже выдам им винтовки.
Полицейский вошел в кабинет и остановился у них за спиной. Алькальд дал ему денег и сказал:
– И еще возьми по две пачки сигарет на каждого.
Когда они остались одни, алькальд опять повернулся к судье Аркадио:
– Ну, что скажете?
Судья ответил задумчиво:
– Ненужный риск.
– Люди рот разинут от удивления, — сказал алькальд. — А эти несчастные мальчишки, по-моему, не догадаются, что им делать с винтовками.
– Возможно, какое-то время они будут растеряны, — допустил судья, — но продлится это недолго.
Он попытался подавить ощущение пустоты в желудке.
– Будьте осторожны, лейтенант, — словно размышляя вслух, сказал он. — Смотрите, чтобы не погубить все.
Алькальд с таинственным видом потянул его за собой к двери.
– Не трусьте, судья, — выдохнул он ему в ухо. — Патроны у них будут только холостые.
Когда они спустились во двор, там уже горел свет. Под грязными электрическими лампочками, о которые бились ночные мотыльки, резервисты пили фруктовую воду. Прохаживаясь по дворику, где после дождя еще стояли лужи, алькальд отеческим тоном рассказал им, в чем этой ночью будет состоять их миссия. Они станут по двое на углах главных улиц и должны будут стрелять в каждого, будь то мужчина или женщина, кто не остановится после трех громких предупреждений. Он призвал их быть выдержанными и смелыми. После полуночи им принесут поесть. Алькальд выразил надежду, что, с божьей помощью, все пройдет благополучно, а городок оценит это доказательство доверия со стороны властей.
Падре Анхель поднялся из-за стола, когда на башне как раз начало бить восемь. Он погасил в патио свет, запер дверь на засов и осенил требник крестным знамением:
– Во имя отца и сына и святого духа.
Вдалеке, в чьем-то патио, прокричала выпь.
Подремывая в прохладе галереи, где она лежала возле птичьих клеток, которые все были покрыты темными тряпками, вдова Асис услыхала второй удар и, не открывая глаз, спросила:
– Роберто дома?
Прикорнувшая у двери служанка ответила, что он лег еще в семь.
Незадолго до этого Нора Хакоб убавила звук приемника и наслаждалась теперь нежной музыкой, доносившейся, казалось, из какого-то чистого и уютного места. Чей-то голос, очень далекий и будто ненастоящий, выкрикнул какое-то имя, и тогда залаяли собаки.
Зубной врач так и не дослушал последних известий, вспомнив, что Анхела в патио разгадывает под лампочкой кроссворд, он, даже не выглянув в окно, крикнул:
– Запри дверь и иди в комнату!
Его жена вздрогнула и проснулась.
Роберто Асис, который и вправду лег в семь, поднялся посмотреть через приоткрытое окно на площадь, но увидал лишь темные миндальные деревья и погасшую через мгновение электрическую лампочку на балконе вдовы Монтьель. Его жена включила ночник и шепотом велела мужу ложиться. Отзвучал пятый удар, но еще слышался некоторое время лай какой-то одинокой собаки. В душной каморке, заставленной пустыми жестянками и пыльными пузырьками, храпел дон Лало Москоте. Очки у него были сдвинуты на лоб, а на животе лежала раскрытая газета. Его жена с парализованными ногами, дрожавшая при одном воспоминании о других таких же ночах, отгоняла тряпкой москитов, считая про себя удары часов. Еще некоторое время издалека доносились крики, лай собак и шум какой-то беготни, а потом все затихло.