В звоннице падре ждал неприятный сюрприз: литургических облачений на месте не оказалось. Когда вошел служка, падре Анхель растерянно переворачивал содержимое ящиков, споря о чем-то мысленно с самим собой.
– Позови Тринидад, — сказал он служке, — и спроси, куда она засовала епитрахиль.
Он забыл, что Тринидад с субботы хворает. Служка предположил, что она взяла с собой несколько вещей для починки. Тогда падре Анхель оделся в облачение, приберегаемое для погребальных служб. Сосредоточиться ему так и не удалось. Когда, взбудораженный, часто дыша, он поднялся на кафедру, он понял, что доводы, вы ношенные им в предшествующие дни, не покажутся здесь такими убедительными, какими казались в уединении комнаты.
Он говорил десять минут. Спотыкаясь о собственные слова, захваченный нахлынувшими мыслями, не вмещавшимися в готовые фразы, он увидел вдруг окруженную сыновьями вдову Асис так, как если бы они были изображены на старой-старой, поблекшей семейной фотографии. Только Ребека Асис, раздувавшая сандаловым веером жар своей роскошной груди, показалась ему живой и настоящей. Падре Анхель закончил проповедь, ни разу не упомянув прямо о листках.
Вдова Асис какое-то время сидела, с тайным раздражением снимая и надевая обручальное кольцо, между тем как месса продолжалась. Потом она перекрестилась, встала и по главному проходу пошла к дверям. За ней, толкаясь и топая, проследовали ее сыновья.
Вот в такое утро доктор Хиральдо однажды понял вутренний механизм самоубийства. Как и тогда, сегодня неслышно моросило, в соседнем доме пела иволга. Он читал зубы, а его жена в это время говорила.
– Какие странные воскресенья, — сказала она, накрывая стол для завтрака. — Пахнут свежим мясом, будто их разделали и повесили на крюки.
Врач вставил лезвие в безопасную бритву и начал бриться. Веки у него были опухшие, глаза влажные.
– У тебя бессонница, — сказала жена и с мягкой горечью добавила: — Проснешься в одно из таких воскресений и увидишь, что состарился.
На ней был полосатый халат, а голова у нее была в папильотках.
– Сделай одолжение, помолчи, — сказал он.
Она пошла на кухню, поставила кофейник на огонь и стала ждать, чтобы он закипел. Услышала пение иволги, а через секунду зашумел душ. Она пошла в комнату приготовить для мужа чистую одежду. Когда она подала завтрак, доктор был уже совсем одет; в брюках цвета хаки и спортивной рубашке он показался ей немного помолодевшим.
Завтракали молча. Под конец он внимательно и с любовью посмотрел на нее. Она пила кофе, опустив голову, все еще обиженная.
– Это из-за печени, — извинился он перед ней.
– Для грубости не может быть оправданий, — сказала она, по-прежнему не поднимая головы.
– Наверно, у меня отравление, — продолжал он. — Во время таких дождей печень разлаживается.
– Ты всегда говоришь об этом, — упрекнула она его, — но никогда ничего не делаешь. Если не будешь за собой следить, скоро настанет день, когда ты уже не сможешь себе помочь.
По-видимому, он был с нею согласен.
– В декабре, — сказал он, — пятнадцать дней проведем на море.
Сквозь ромбы деревянной решетки, отделявшей столовую от патио, словно подавленного нескончаемостью октября, доктор поглядел на дождь и добавил:
– А уж потом, самое меньшее четыре месяца, не будет ни одного такого воскресенья.
Она собрала тарелки и отнесла их на кухню, а, вернувшись в столовую, увидела, что он, уже в соломенной шляпе, готовит чемоданчик.
– Так, значит, вдова Асис снова ушла из церкви? — сказал он.
Жена рассказала ему об этом, когда он еще собирался чистить зубы, но он тогда слушал ее невнимательно.
– Уже третий раз за этот год, — подтвердила она. — Видно, не могла придумать лучшего развлечения.
Врач обнажил свои безупречные зубы.
– Эти богачи сходят с ума.
У вдовы Монтьель он застал женщин — они зашли навестить ее по дороге из церкви. Врач поздоровался с теми, кто сидел в гостиной; их приглушенный смех провожал его до самой лестничной площадки. Подойдя к двери спальни, он услышал другие женские голоса. Доктор постучал, и один из этих голосов сказал:
– Войдите.
Вдова Монтьель сидела в постели, прижимая к груди край простыни. Волосы у нее были распущены, а на коленях лежали зеркало и роговой гребень.