– Не увидел сегодня, увидишь завтра, — примирительно сказала она.
– Ни сегодня, ни завтра! — раздраженно ответил дон Сабас. — Не воображай, что я буду видеть сны специально для твоих глупостей.
Он опять прилег на постель, пока жена наводила порядок в комнате. Все режущие и колющие предметы были уже давно отсюда изгнаны. Через полчаса дон Сабас медленно поднялся, изо всех сил стараясь не давать воли гневу, и стал одеваться.
– Так что же сказал Кармайкл? — спросил он ее.
– Зайдет позднее.
Они заговорили снова, только когда сели за стол. Дон Сабас клевал по крошке свою нехитрую диету, а она поставила перед собой обильный завтрак — явно чрезмерный, если посмотреть на ее хрупкую фигурку и томное выражение лица. Она долго раздумывала, прежде чем решилась задать вопрос:
– Чего он хочет?
Дон Сабас даже не поднял головы.
– Чего он может хотеть? Денег, конечно.
– Так я и думала, — вздохнула жена и с сочувствием продолжала: — Бедный Кармайкл! Через его руки, и уже столько лет, проходят целые груды денег, а ему приводится жить на подаяния.
Говоря, она постепенно утрачивала интерес к завтраку.
– Дай ему, Сабасито, — сказала она. — Бог тебя наградит.
Жена положила на тарелку крест-накрест вилку и нож и с любопытством спросила:
– А сколько ему нужно?
– Двести песо, — невозмутимо ответил дон Сабас.
– Двести песо?
– Представь себе!
В отличие от воскресений, которые были самыми загруженными его днями, понедельники у дона Сабаса были обычно спокойными. Он мог часами дремать у себя в конторе перед электрическим вентилятором, в то время как скот в его стадах рос, тучнел и умножался. Сегодня, однако, не выдалось ни одной свободной минуты.
– Все из-за жары, — сказала она.
В бесцветных зрачках дона Сабаса снова сверкнула искра раздражения. В узкой комнате со старым письменным столом, четырьмя кожаными креслами и грудами сбруи по углам жалюзи были опущены и воздух был теплый и клейкий.
– Возможно, — согласился он. — Никогда в октябре не бывало такой жары.
– Пятнадцать лет назад, в такую же самую жару было землетрясение, — сказала жена. — Помнишь?
– Не помню, — рассеянно ответил дон Сабас. — Ты прекрасно знаешь, что я никогда ничего не помню.
А к тому же, — неожиданно зло огрызнулся он, — сегодня у меня нет никакого желания говорить о несчастьях.
Он закрыл глаза и, скрестив руки на груди, сделал вид, что засыпает.
– Если придет Кармайкл, — пробормотал он, — скажи ему, что меня нет.
Взгляд его жены стал умоляющим.
– Ты плохой человек, — сказала она.
Он не ответил ей. Она вышла, бесшумно затворив за собой дверь из проволочной сетки.
Уже вечерело, когда дон Сабас, поспав по-настоящему, открыл глаза и, словно сновидения не кончились, увидел перед собой алькальда, терпеливо дожидающегося его пробуждения.
– Такому человеку, как вы, — улыбнулся алькальд, — ложась спать, следует закрывать глаза.
Дон Сабас ни одним мускулом лица не выдал своей растерянности.
– Для вас, — ответил он, — двери моего дома всегда открыты.
Он протянул было руку позвонить в колокольчик, но алькальд остановил его.
– Не хотите кофе? — спросил дон Сабас.
– Сейчас не хочу, — сказал алькальд, обводя комнату тоскующим взглядом. — Здесь было так хорошо, пока вы спали. Будто я был в другом городке.
Дон Сабас потер глаза.
– Сколько сейчас времени?
Алькальд посмотрел на свои ручные часы.
– Скоро пять. — А потом, выпрямившись в кресле, мягко спросил: — Поговорим?
– Похоже, — сказал дон Сабас, — что ничего другого мне не остается.
– Как и мне, — уверил его алькальд. — В конце концов, это уже ни для кого не секрет. — И с той же спокойной непринужденностью, без единого резкого слова или жеста продолжал: — Скажите, дон Сабас, сколько голов скота, принадлежащего вдове Монтьель, угнали по вашему приказу из ее стойл и переклеймили вашим клеймом с тех пор, как она предложила вам купить его?
Дон Сабас пожал плечами.
– Не имею ни малейшего представления.
– Я думаю, вы помните, — сказал алькальд, — как это называется.
– Кража скота, — отозвался дон Сабас.
– Именно, — подтвердил алькальд. — Предположим, например, — все так же спокойно продолжал он, — что за три дня угнали двести голов.
– Если бы! — вздохнул дон Сабас.
– Значит, двести, — сказал алькальд. — Вы знаете условия: с каждой головы пятьдесят песо муниципального налога.