— С чего бы это?
— Полянку видишь? Сейчас и пойдем собирать цветочки, только быстро. Этот район, хоть и "зачищенный", а береженого — Бог бережет. Мы с Петровичем вчера, когда возвращались, я там шафран увидал. Эх, как же я люблю выигрывать…
Словно и не было ничего. Кафе, автобус, люди. Интересно, кто-нибудь из них видел, как человека разрывает на куски. Наверное, только в фильмах. А здесь, в обычной жизни… Вряд ли… Здесь кофе в тонком фарфоре. Какой приятно–привычный аромат. В этой чашке сфокусировалась жизнь. В этой чашке, на самом её дне — осадок, горькая черная жижа. Жижа–жизнь, во всей своей красе: где норма и мораль у каждого своя, заповеди и законы соблюдаются только в официальных бумагах. Люди улыбаются, а потом предают. Если из кармана не летят россыпью доллары, о тебя вытирают ноги. Честь, правда — пустые мыльные пузыри, так как не наполнены деньгами.
Там, в госпитале, генерал, втягивая свой безразмерный живот, что‑то говорил в телекамеру о чести, достоинстве и жал ему руку: "Ты герой, сынок".
Сынок… мы Иудины дети. Эти заплывшие жиром "отцы" отправляют своих "сыновей" в путешествие по загробным туристским тропам. Кто остается с живым телом, хоронит там душу. Эти "отцы" с потрясающим "достоинством" смотрят в черные запавшие глазницы женам и матерям и лгут, успокаивая мерзким показным сочувствием.
Ты герой, сынок… Как же ему хотелось кричать во весь голос: "А засуньте эту медаль себе в задницу, товарищ генерал!". Но он только метался по койке и что‑то хрипел.
Ради чего я ползал в дерьме? Ради кого убивал? Долг перед страной выполнял… А долг — это какой‑то бог? Языческий. Во славу его приносятся бесчисленные жертвоприношения: цинковые гробы, памятники из гранита, деревянные кресты. И с каждым разом "даров" этих все больше. Даров–гробов… Во имя кого?
— Васька, эй, Васька! Вот он, шафран, гляди! Ну что, мой юный друг, с прискорбием тебе сообщаю, что ты проиграл, — радостно засмеялся симпатичный парень в камуфляже и поддел ногой тонкую, как волос, проволоку…
Три с половиной трупа в городе мира
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма…
М. Булгаков. "Мастер и Маргарита"
Опять сгущался туман над Газой. До рассвета было еще далеко, а Заид, как обычно, завтракал под мерное тиканье часов. 15 минут четвертого, пора идти.
Порог. Дверь. Протяжно–протяженная дорога. Вот и неизменная очередь на границе. В последнее время израильтяне особенно ужесточили проверку документов. Затылок впереди, чей‑то затылок сзади и ожидание. Этот каждодневный "ритуал" отнимал массу времени, а уж нервов сколько отнимал в придачу. Иногда хотелось просто "проехать" по зубам полицейским…
Прищурившись, Заид смотрел, как восходит солнце на его земле. Каждый день встречал он рассвет, проходя по улицам Иерусалима. Погруженные в темноту дома, как под вуалью, постепенно становились раскрашенными розово–лазоревыми красками просыпающегося солнца. По стенам гуляли блики и тени. Город наполнялся звуками и запахами, людской суетой, шумом базарной симфонии. Наступал новый день, обычный в потоке вечности. А Заид, беря в руки лопату или молоток или перемешивая цемент, совершал ещё один "ритуал", благодаря которому в конце недели появлялись деньги в его доме.
Дощатая дверь, порог. А за ним — родители, жена и пятеро едоков–малолеток, и две сестры, и родственники жены… Семья, которую он кормил.
— Заид, мешок с песком, быстрее… Обычный день труда. С запахом кофе, криками торговцев, зеваками–туристами и с участившимися в последнее время демонстрациями. Не раз он видел в первых рядах бесноватой толпы своих старших сыновей. Попытки найти им работу не приводили к успеху.
Горячий воздух обжигал гортань, хотя солнце часто уходило за облака или пряталось в стенах Старого города. А когда появлялось вновь, начинала сиять мечеть "Купол Скалы". И казалось, что весь город плавится в этом огненном блеске.
Заид вдруг представил, как поднимется на Храмовую гору. Сначала не спеша пройдет по улицам, вывернет на рынок Эль–Каттани, от него два шага до мечети. Он почувствовал прохладу старинных стен под своей ладонью. Здесь когда‑то жили его предки, сюда придут жить его внуки или правнуки.