Если мои расчеты верны, если Леучо не врал, то английскому коллеге потребуется лишь один звонок, чтобы запустить машину. Научные статьи, ахи-охи, светские мероприятия, которые я перестану ненавидеть. Прощай, желтый кабинет в дальнем закутке французского университета. Прощай, левая брючина, подрубленная ниже правой, прощайте, невидящие взгляды и неузнающие руки. Я свожу мадам Мицлер в оперу на Деллера, потом мы пойдем в шикарный ресторан, может быть в «Серебряную башню», и когда я спрошу, открыто ли у них в этот поздний час, мне ответят: «Конечно, сударь, для вас мы открыты всегда». И свечи в память о матери будут гореть день и ночь во всех церквях мира, пока не кончится воск.
В лучах заходящего солнца искрится ледник, который замыкает противоположную сторону провала — наша конечная цель. Джио уже начинает спуск по веренице пологих уступов. Петер идет следом, Умберто кивает мне обвислыми щеками и уходит за ними. Я так взволнован, что медлю на краю. Только что я видел пролет орла.
Я смотрел на него сверху вниз.
Дабы вознаградить наши усилия, Джио плеснул нам сливовой водки. Я сжимаю металлическую кружку, рука дрожит. Это она отходит после восхождения. Мозг наконец осознает масштаб решенной задачи и теперь требует расплаты. Так нечестно.
Делать нечего, остается только ждать. Окружающая нас котловина — единый блок обсидиана. Тишина абсолютна, она забивает рот и вязнет на зубах. Даже костер горит беззвучно, чтобы не спугнуть ее.
Основная палатка, где сложены наши пожитки, поставлена в месте, защищенном от летних обвалов и зимних лавин, вдали от тысяч зубцов гряды, невидимых непосвященному глазу, но молния любит тыкать в них свои горящие пальцы. Провизии у нас припасено на вечность, в основном мясо и сухофрукты. Раз в три дня кто-то из деревенских будет подносить свежие фрукты, а Джио — забирать их у подножия железной тропы. Альпинистское снаряжение: ледорубы, кайла, зубила и прочие металлические предметы — сложены на приличном расстоянии и укрыты большими накидками из промасленного брезента. У каждого из нас своя палатка неведомой мне доселе формы. Изогнутые распорки из ореха выточены Джио.
— Выстоят в любую бурю, — объяснил он нам. — Ма canche tira vento, tegnìve dura ra vostra anema. Ho когда задует ветер, крепче держитесь за душу.
Ледник от нас в часе ходьбы. Если наш дракон захочет для приличия немного поиграть с нами в прятки, я не стану на него сердиться. Не для того я так долго водил — стоял с закрытыми глазами и все считал про себя, — чтобы найти его сразу по хвосту, торчащему из шкафа.
Рука дрожит меньше. Огонь уснул, убаюканный собственным треском. Одним тычком Джио взбадривает его, подстегивает половиной полена. Огонь вздрагивает: да ладно тебе, ладно, уже проснулся! — и начинает прыгать с одной деревяшки на другую. Умберто подносит руку к карману, секунду колеблется, в конце концов достает фото, которое огибает костер и оказывается у меня в руках. Черно-белый портрет девушки с тяжеловатыми чертами лица и живыми глазами, — этакая крестьянская фея.
— Моя невеста.
Ступор. Земля сдвинулась с оси.
— Твоя невеста.
— Да. Женюсь этой зимой.
— Ты — влюбился?
— Si.
— Ты, тот самый парень, который спрашивал, какого размера башмаки у Бога?
— Лора знала ответ.
Лора работает вместе с Умберто в Туринском университете. Я и представить себе не мог, что он когда-нибудь женится, — и очень затрудняюсь сказать почему. Долгие часы в лаборатории? Но многие наши коллеги сидят там столько же и при этом имеют нормальную семью — жену, детей, любовницу. Я и сам когда-то был женат,—досадное столкновение двух жизненных линий, авария, не о чем говорить. Но чтобы Умберто? Умберто — гора. Это как если бы Монблан — и влюбился в Одри Хепбёрн.
Петер трубит какой-то гортанный гимн. Джио реагирует самым изумительным выражением радости, которое мне довелось на нем видеть: легкий прищур глаз и намек на улыбку, в которую его губы не складываются вообще. Он наливает нам еще водки.
Умберто влюблен.
Почему нет, в конце концов? Кто сказал, что горы бесчувственны? Они же краснеют на восходе солнца?
Ледник, вблизи.
Зрелище, которое надо увидеть хоть раз в жизни: Земля зевает, вываливая огромный истрескавшийся язык, плотоядно облизывается и, если повезет, глотает альпинистов, которые отважились на нее ступить. Не одна история жизни оборвалась здесь, в оглушительном синем треске, в суровой тишине этого безрыбного моря.