Я действительно верил, что эту сказку стоит рассказать.
Товарищи мои едят молча. Петеру хватило такта не приглашать призрачного участника нашей экспедиции, и тот остался в своем в мешке. Молодой немец выглядит задумчивым. Я выталкиваю слова в ночь:
— Лагерь снимаем завтра.
Никто не реагирует. Джио помешивает угли, глядя в пламя. Его жизнь здесь, в стране пустоты. Вернуться назавтра или через десять лет—для него это почти одно и то же. Умберто по-прежнему невозмутим, но за три последние недели я несколько раз видел, как он доставал фото невесты. Думаю, ему не терпится ее увидеть, — если только слово «нетерпение» может быть применимо к палеонтологу.
Суетится один Петер. Странная деталь: у него одного не растет борода. Мы сплошь заросли щетиной, а на нем — лишь рыжий пушок, неделю назад заслуживший от Юрия следующего замечания:
— Знавал я женщин, у которых кое-где были волосы и погуще!
Петер зубами терзает собственные губы, мотает головой из стороны в сторону.
— А вдруг, — внезапно заявляет он.
Обычно такое сообщение имеет открытый финал, многоточие, которое взбадривает собеседника и побуждает задать вопрос. Что — вдруг? Но здесь Петер прикончил фразу сухой и грубой точкой, как будто ему претит продолжать. Впервые с момента нашего знакомства постоянная экзальтация уступила место тревоге.
— Разве что наш ледник — статистическая погрешность, — продолжает он после долгой минуты молчания.
— В каком смысле? — строго спрашивает Умберто, и я вспоминаю, что он для Петера — профессор и научный руководитель.
— А вдруг (но это лишь предположение) его формирование не укладывается в норму для соответствующего периода? Что, если вместо стагнации или даже отступления он, наоборот, продолжал расти?
Вооружившись палкой, Петер рисует на слое пепла вокруг костра.
— Вот разлом ледника, на котором мы прекратили поиски. Этот разлом мог возникнуть в результате совмещения двух факторов: обильных осадков и определенного градуса уклона. Череда особенно суровых зим могла подтолкнуть линию ледового баланса вперед с большой скоростью. Жаркие лета, которые здесь нередки, могли отсрочить закрытие.
— А если попроще?
Геология и гляциология — вспомогательные дисциплины, которые всегда внушали мне скуку, хотя для моей работы они необходимы. Я люблю все живое. Даже если оно умерло сто миллионов лет назад.
Петер объясняет еще раз, словно ребенку:
— Предположим, что наш ледник продвигался гораздо активней, чем мы думаем. Так быстро, что разломился под собственной тяжестью, потому что внутренние слои не успели отвердеть. Тогда это означало бы...
— ...Что мы искали слишком низко. Восемьдесят лет назад ледник наверняка был гораздо выше, чем сейчас! Конечно!
Я душу Петера в объятиях, которые он принимает со смущенным смехом и грацией огородного пугала.
— Еще раз напоминаю, что речь идет о рабочей гипотезе, основанной на возможной статистической погрешности. Другими словами, может, все это бред. Но поскольку погода должна быть сносной еще недели две или три...
А что думают остальные? Умберто? Огромная, как валун, нависший над пропастью, башка кивает. Джио? Пожимает плечами. Хотя я никогда не слышал от него ни слова на итальянском или французском, он словно бы понимает все, что мы говорим. Я поднимаю воображаемую рюмку, — мальчик ее точно заслужил, но сливовицу мы прикончили два дня назад.
— Тогда за бред. И за Петера!
Немец опрокидывает залпом стопку чистого воздуха и краснеет от удовольствия. Я не наивен, наши шансы по-прежнему очень малы. Но я рад отсрочке, рад тому, что расстрельная команда опустила ружья, в последнюю минуту пришло помилование, хотя все знают: оно не окончательно. Но как попрекнуть смертника желанием провести в камере еще несколько дней.
И потом, может быть, именно это и требовалось: моя мечта пошатнулась, и пришло нечто большее.
Воспоминание детства. Старая простыня, спасенная от выбрасывания и натянутая между столом и креслами гостиной: мой замок с тысячей башен, непобедимая крепость на вершине мира. Главное — верить. Но сначала вскарабкаться по синей отвесной скале, с которой открывается доступ к верхней части ледника, тридцатью метрами выше. Удача улыбается нам: склон, куда упирается лед в точке перелома, имеет выступы в форме естественных ступеней. Для предосторожности мы оббили его крюками и натянули веревки.