Верить. Новая зона поисков в длину едва составляет сто метров, если по-прежнему держать в поле обзора три пика. В этом месте ледник не смыкается с горной породой. Он презрительно соседствует с ней, накрывает мутоновой шкурой камень, который смеет не отступать перед ним. Это нагромождение сераков, выступов, блоков льда — иногда размером с дом. Тот же ледник, другой мир. Удвоить осторожность.
И снова верить в удачу. Пять дней подряд. И в результате — ничего.
Еще одна мечта отработана, истрепана, протерта до дыр.
Значит — смириться с очевидным. Сдаться наконец. Согнуть хребтину перед неподвластной тебе силой, как учил меня мой трилобит. Свернуться калачиком, заснуть надолго, может быть навсегда. Я привалился к стенке и куснул свежее яблоко. На этой высоте, где все — камень, его фруктовая сладость напомнила мне мир забытой округлости. Впервые перспектива вернуться не казалась мне невыносимой. Даже если она означала поражение и насмешку на лице ректора, когда я стану умолять его вернуть мне подвальный кабинет — мне, великому ученому, который воротился из экспедиции с единственным трофеем — исцарапанными о камень руками. Я закрыл глаза.
— А ну — смир-р-р-но! Как так, старшина, храпим во время дежурства? Тр-р-р-ри наряда вне очереди!
Юрий рычал все «р» и грозно сверкал пуговичными глазками. Впервые он возник не у костра. Петер принес его, чтобы поднять нам настроение. Но сегодня даже Умберто мрачен. В последней попытке нас развлечь немец стал вполголоса ругаться с куклой:
— Ты что, не видишь? Ты мешаешь великим ученым обедать, идиот!
— А я что — обедаю?
— У тебя и брюха-то нет, кому ты нужен, кроме моли?
— А ну повтори!
Дело дошло до рукоприкладства, Юрий кусал Петера за нос, Петер таскал Юрия за волосы.
Четверо взрослых мужчин среди гор, один из них дерется с куклой. Петер — гений абсурда. В самый разгар арлекинады на солнце блеснула золотая искра. Немец вскрикнул, упал на четвереньки и принялся лихорадочно обшаривать снег.
— Серьга Юрия! Серьга упала!
У Юрия в ухо вдета золотая серьга, я заметил это только недавно. Петер выглядел очень напуганным. Но поскольку он рылся в снегу, не сняв Юрия с левой руки, сцена производила впечатление чего-то совершенно сюрреалистического: человек и кукла ведут поиски вместе.
— Вот она! Нашел... Я нашел...
Без предупреждения Умберто отталкивает своего ассистента и начинает рыть в том же месте. На секунду у меня мелькнула мысль: а вдруг солнце, которое целые дни лупит нам по башке, как по наковальне, все же выбило у нас остатки ума? Умберто сметал снег нечеловечески бережно и мягко, как он делает все, сметал почти по снежинке. Мой старый друг обратил ко мне торжествующую улыбку, великолепную клавиатуру фортепиано, которой недоставало одной клавиши.
И тогда я увидел его. Под снежной пылью за слоем льда, гладкого и прозрачного, как оконное стекло, в десяти метрах под поверхностью виднелся широкий проем в горном склоне. Джио тоже подошел и с непривычным энтузиазмом почесал уголок глаза.
Я увидел малышей, сидящих кружком на замызганном полу парижского подвала, жадно глотающих слова человека, который без них был никто, всего лишь старик, что выкатывал мусорные бачки. Он становился волшебником, повелителем теней, он по желанию мог обратить серые стены в кембрийский ландштафт. Старик Леучо был гениальным палеонтологом.
Это просто грот. Не обязательно наш. Каверна открывается нам за ледяной витриной изумительной прозрачности, призмой с квадратным основанием, вытолкнутой ледником, чтобы закупорить вход. Петер считает, что этот блок не должен здесь находиться. Он чрезвычайно плотен, типичен для глубин, где происходит close-off, выдавливание изо льда пузырьков воздуха. Единственное объяснение его присутствия и необычного движения ледника вверх и в длину — это какое-то сейсмическое явление. Землетрясение, подтверждает Умберто, которое может объяснить также и разлом ледника: лигурийское землетрясение 1887 года. А если не оно, продолжает профессоре, то под этими долинами бегут многочисленные и малоизученные разломы, готовые встряхнуть людей, едва те немного задремлют.
— Вы слышали, что я сказал? — повторяет немец громче. — Это грот...
— Да-да, тебя было слышно до самого Турина. Не обязательно наш.
Петер прав. Природные явления, о которых идет речь, обладают такой грозной мощью, что она не укладывается в уме неискушенного человека, как геологические периоды или расстояния между небесными телами. Наш грот — всего лишь зацепка на ткани, которую оспаривают великаны, изо всех сил перетягивая основу мира. Но эта впадина есть, она лежит перед нами, и если невозможно утверждать, что она та самая, то так же невозможно утверждать, что она точно не та.