Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.
Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущённо спросила:
— Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?
Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.
— Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.
Близких и дальних родственников Тойли Мергену хватало, но в доме у него было малолюдно. Обе его дочери после замужества жили отдельно — у них уже были свои семьи. Сын Аман пока ещё не женился, но стал убеждённым горожанином. В прошлом году он окончил сельскохозяйственный институт и вернулся в родной колхоз инженером-механизатором. Однако проработал здесь недолго. После пяти лет учёбы в Ашхабаде его неудержимо тянуло в город. В конце концов он уехал из колхоза и поступил на работу в автопарк, обслуживающий Каракумский канал.
Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.
— Будет ли тебе хорошо, — говорил он жене, — если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идёт туда, куда влечёт его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живёт, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.
А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.
Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос об его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.
Аман бросился к телефону.
— Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?
Узнав голос сына, Акнабат, которая и без того не находила себе места с той минуты, как началось собрание, даже всхлипнула.
— Пока, сынок, ещё всё неясно.
— Мама, ты плачешь?
— Нет, сынок.
— Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.
— Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она всё-таки женщина.
— Мама, ты не только женщина, ты — жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.
— Постараюсь, сынок.
— Я вечером ещё позвоню.
— Позвони, сынок…
Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.
— Папа ещё не вернулся с собрания?
— Кет, пока не пришёл.
— А что всё-таки слышно? Что отец говорит?
— Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.
— Ну, а какое у него настроение?
— Откуда же мне знать. Придёт, попьёт чаю, поест и снова уйдёт.
— А ты бы спросила.
— Ай, сынок, спрашивай, не спрашивай — и без того всё выяснится.
— Когда?
— Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня-завтра кончат.
— Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…
В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.
— Салам, папа!
— А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?
— Ничего, папа. А как у тебя?
— Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.
— Собрание кончилось?
— В своё время и ему конец придёт.
— А как ты думаешь, что решат?
— Пока трудно сказать.
— И не чувствуешь, к чему дело клонится?
— Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.
— Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.
— А ты здесь зачем?
— Ну, всё-таки, папа…
— Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело — только зря мать тревожишь. Понял?
— Понял, папа.
— Ну, если понял, спокойной тебе ночи.
Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.
О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.