…Иногда кажется, что война была давным-давно и люди успели ее забыть. В самом деле, заросли травой окопы, обвалились ходы сообщений, на пепелищах поднялись новые села, пострадавшие города отстроились и стали еще красивее и больше. Выросло новое поколение людей, которые знают войну только по рассказам старших, [156] по книгам и фильмам. Но это только кажется! Война против фашизма оставила неизгладимый след в жизни и памяти народов Европы. Люди не забыли - не могут забыть! - то огромное горе, море слез, пролитую кровь, которую принесла с собой развязанная гитлеровцами вторая мировая война, павших героев и тех, кто добил фашистского зверя.
Три десятилетия отделяют нас от дня, когда разгромленный враг сложил оружие, но я и сегодня, как, вероятно, все ветераны войны, вспоминаю эпизоды минувших сражений, облик друзей, которые воевали рядом. В этих воспоминаниях немалое место занимает Югославия и югославы.
Мы прилетели в Югославию для совместной борьбы с фашизмом. Летом 1944 года я приземлял двухмоторный самолет с красными звездами на плоскостях на двадцати партизанских площадках в горах Югославии, устанавливая связь с героическими бойцами НОАЮ и партизанами. Никогда не забудутся их мужество и отвага. Никогда не забудется наше боевое содружество. Память о совместной борьбе против фашизма, о жертвах, которые понесли народы Советского Союза и Югославии, не померкнет никогда. [157]
Глава двенадцатая. Самолет идет над Югославией…
Возвращение на родину
Отгремела война. Теперь мы перевозили мирные грузы в Загреб, Любляну, Сараево, Подгорицу, Нови-Сад. Выполняли эту нужную работу с усердием, можно даже сказать с энтузиазмом, а тоска по Родине все усиливалась и усиливалась…
Со дня на день мы ждали приказа о возвращении и нашего экипажа в Советский Союз, а следовательно, расставания с аэродромом Земун, к которому успели привыкнуть, с хозяевами, предоставившими нам кров, с благодатным краем тепла и солнца, многоводным Дунаем, с гостеприимными югославами, боевыми товарищами.
Охватившее нас предчувствие скорого отъезда на Родину настроило всех на лирический лад. И когда по вечерам наш бортрадист Владимир Федорович Болходеров и семнадцатилетний хозяйский сын Владе наигрывали на аккордеонах вальсы Штрауса «Дунайские волны», «На берегу Дуная» и другие, мы словно зачарованные слушали их. Красивые мелодии погружали нас в раздумья о будущем, о послевоенном устройстве, о личной [158] судьбе. Каждый имел о чем поразмышлять - ведь нам не было и тридцати лет…
Долгожданный час наступил через сорок дней после окончания войны. 19 июня 1945 года мы возвратились в Москву. Сборы были недолги, прощание - сердечно, и вот мы снова в милом сердцу Внукове. Здравствуй, столица! На аэродроме нас встретили сослуживцы. В штабе 2-го Севастопольского авиаполка 10-й гвардейской авиатранспортной дивизии я доложил о прибытии из загранкомандировки. Сколько товарищей мы тут увидели! У многих летчиков на погонах прибавилось звездочек. Здесь мы узнали, что наш бывший командир Григорий Алексеевич Таран назначен командиром 3-го Виленского авиаполка, что ему присвоено звание Героя Советского Союза; нас очень обрадовало это.
Вскоре командование полка предоставило экипажу отпуск. Сдали свой самолет, свою «десятку», славно нам послужившую, и разъехались. Иван Васильевич Угрюмов уехал в Пермь, Борис Васильевич Глинский - в Ростов, Владимир Федорович Болходеров - в Ташкент; все они спешили к своим семьям. Анатолий Воронцов остался в Москве.
Я направился к сестре Таисии в Ленинград. Мы не виделись с ней много лет. Она крепко обняла меня, счастливо улыбаясь сквозь слезы, восклицала:
- Вот какой ты стал!
Несколько дней я пробыл у нее, слушал горестные рассказы об испытаниях, перенесенных близкими на Смоленщине в дни фашистской оккупации. От голода умер дедушка. Чуть не погибла другая моя сестра - Прасковья с двумя маленькими детьми. Фашисты заперли ее и около сорока других жителей села в сарай и подожгли его. Только приближение советских войск спасло смертников.
Как- то утром за завтраком сестра читала газету. Вдруг она спросила:
- Кроме тебя, Павел, в гражданской авиации есть еще другой летчик по имени Павел Михайлович Михайлов?
- Что-то не припомню, - ответил я.
- Ну, значит, это о тебе! - радостно воскликнула сестра, протягивая мне газету и указывая на первую страницу, где был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР. Я собственными глазами прочел, [159] что четырем летчикам гражданской авиации - Езерскому Дмитрию Сергеевичу, Михайлову Павлу Михайловичу, Павлову Владимиру Федоровичу, Шипилову Василию Алексеевичу - присвоено звание Героя Советского Союза…
Вскоре нас пригласили в Москву, в Кремль, и там Михаил Иванович Калинин вручил всем ордена Ленина и Золотые Звезды Героя Советского Союза.
Надо ли говорить, как окрылила нас столь высокая оценка нашей боевой работы, какой гордостью напомнила, сколько свежих сил придала? Этот указ прозвучал в наших душах волнующим торжественным аккордом, подводящим черту под годами войны. Надо ныне активно включаться в мирную трудовую жизнь!
Далекое - близкое
Отпуск окончился. Страна звала нас, пилотов, в небо. Летать, летать! Меня назначили рейсовым пилотом на международные линии. Летал в Берлин и Софию, Бухарест и Прагу, Белград и Хельсинки. А 22 ноября 1946 года мой самолет открыл новую международную авиалинию Москва - Хельсинки - Стокгольм. Полеты на пассажирских кораблях стали моим обычным занятием.
Профессия линейного пилота на международных трассах требовала постоянного совершенствования. По мере развития отечественной авиационной промышленности появлялись пассажирские лайнеры новых типов. Их нужно было осваивать и вводить в эксплуатацию на линиях Аэрофлота. Я водил Ту-104, Ил-18, Ил-62 во многие страны мира. Не буду их перечислять, скажу только, что за послевоенные годы я приземлял свой корабль на аэродромах примерно 60 государств.
Человек в небе всегда думает о земле, которую он покинул на какое-то время и куда он стремится вернуться во что бы то ни стало, где его ждут семья, родные, друзья, соотечественники. О земле, близких сердцу местах, исхоженных и знакомых, о запахе полей и лесов, о легком шелесте листвы у его дома, о тепле своего жилища думы человека, ставшего на какой-то срок крылатым. Он все-таки не птица, он земное существо! И чем ближе взлетает он к звездам, тем больше [160] подробностей его земной жизни всплывают в памяти. Об этом рассказывал Юрий Гагарин, вернувшись из первого космического полета. То же самое испытывали и его товарищи-космонавты.
Я хочу высказать несколько иную мысль: как бывает крепка любовь к чужой земле, которую человек когда-то защищал от иноземных захватчиков и сроднился с ней! Я много раз приводил свой лайнер из Москвы в Белград, много раз пролетал над Югославией, направляясь в другие страны. Но всякий раз - без исключения! - когда самолет шел над Югославией, в памяти всплывали картины военных лет - люди, знакомые ландшафты, всевозможные встречи и происшествия. Далекое делалось близким… Порой с высоты ночного неба я не видел земли свободолюбивого народа, но, зная, где в те минуты находился корабль, отчетливо представлял себе ее такой, какой она была в минувшую войну.