Лишь с ней одной беседовать спешил.
Зачем она теперь сюда попала?
А эта — в ранах колотых и рваных,
В рубцах раздумий, в шрамах переделок,
Ходившая в смертельные сраженья
За честь его поэзии и славы.
Да, кстати и о славе! Вот страница —
Надменная, как вылинявший бисер.
Она его прославила однажды.
И помня это всё, и зная это,
Она ещё лоснится от успеха
И в тишине украдкой слёзы льёт.
А что такое, в сущности, музей?
Нет, я не против! Пусть стоят музеи!
Но чтобы в них легко жилось поэту.
Чтоб все его дороги были рядом.
И все его восходы. Все закаты,
И ветры все. И все сады хмельные.
И женщины, которых он любил.
Ему нужна Земля по меньшей мере!
А вы ему три комнаты. Шесть окон.
А вы ему три двери на цепочках.
А вы ему таблички под стеклом.
За что? Он разве большего не стоит?
А если это всё вам очень нужно –
То пусть тогда живут в музее музы,
Под номерами. И под колпаками.
И если им живётся там неплохо —
Пускай они и дальше так живут.
А мы с тобой бродить пойдём, Поэзия!
И Млечный Путь, как вечный путь. И ветер.
И звёзды
на скитальческом
ветру...
66
МОЯ ПОЛИКЛИНИКА
Чтобы ты не болела, лирика,
Никогда не была стара,
Лыжи — вот моя поликлиника,
Сосны — вот мои доктора.
Я на них никогда не жалуюсь.
И бывает, что в январе
Пью из проруби. С ветром балуюсь.
И хожу на поклон к заре.
А уж чтобы совсем не стариться,
Чтобы силой не обнищать,
В баньке русской люблю попариться,
Чтобы начал полок трещать.
Чтобы веник меня охаживал,
Чтоб ходил по спине парок,
Все бы хворости выпроваживал,
Гнал их запросто за порог.
Чтобы ты не болела, лирика,
Никогда не была стара,
Лыжи — вот моя поликлиника,
Сосны — вот мои доктора.
67
***
Поезда заболели гриппом.
Заложило простудой грудь.
Но со свистом, с чугунным хрипом
Отправляется поезд в путь.
Серый сумрак по серым шпалам.
Серый вечер ползёт, скользя.
Людям можно болеть, пожалуй,
А железу болеть нельзя.
Представляете? Плачет башня.
Стонет. Слёзы бегут из глаз.
Люди выдержат. Им не страшно.
А железо согнётся. Враз.
А дорога бежит. Дорога
В два ряда. Или в три ряда.
Ты бы хоть отдохнул немного.
Помоложе есть поезда.
Тают в окнах ледышки света.
Надо снова тебе идти.
Поезд — это почти планета,
А планета
всегда
в пути...
68
ВОЛШЕБСТВО
Вы знаете Сергея Острового?
Быть может, Вам однажды приходилось
Читать его стихи? Или, быть может,
И Вам случалось где-нибудь в дороге
Услышать песню, сложенную им?
Но речь пойдёт сегодня не об этом.
Он совершил великое открытье!
Сорвал цветок. И на стебле зелёном
Увидел вдруг огромную слезу.
Не удивляйтесь. Слышите! Прошу Вас.
Цветы умеют плакать. Даже очень.
Как дети. Если детям сделать больно.
Не позволяйте обижать цветы.
Вот Вы уже язвите, мой читатель:
— А где же чудо? Диво? Где открытье?
— Сейчас скажу. Открытье совершилось.
Поэт сорвал цветок. И на стебле
Слезу увидел. Горькую. Живую.
И тут ему почудилось, что вдруг
Слеза вздохнула. И через мгновенье
Начнёт кричать. Кричать по-человечьи.
И как её утишить? И утешить?
Ведь более всего на этом свете
Чужое горе ранило его.
Вот тут и начинается открытье.
Две женщины, почти одновременно,
С ним поравнялись. И остановились.
И обе посмотрели на цветок.
Одна была загадочно красивой.
Другая некрасивой откровенно.
И хмурый свет в глазах её. И горе.
И твёрдые морщины. Как рубцы.
А он хотел, как всякий человек,
Чтоб не было на свете некрасивых.
Он отдал бы за это всё, что мог.
И отдал. Некрасивой. Свой цветок.
Я даже рифму пригласил на помощь,
Чтобы в её присутствии сказать Вам –
Произошло великое открытье!
Поэт сорвал цветок. И вместе с ним
Помог дурнушке сделаться красивой.
Ах, как она светала. Как светала!
Как вдруг похорошела вся от счастья.
Как заплескался свет в её глазах,
И кожа на свету заулыбалась.
А всё — цветок. Один простой цветок.
Хоть и совсем не так он прост, пожалуй.
Он всё-таки волшебным был. Чуть-чуть.
Но это знают только Вы и я.
А женщина
об этом
не узнает...
69
***
Что зима с землёй ни делала,
Как ни била, как ни жгла, —
Из-под снега из-под белого
Снова речка потекла.
А казалось, не отворится.
Заколочена навек.
Только ветер хорохорится,
Расколдовывая снег.
И однажды, в срок назначенный,