Проводник тоже не решился ничего сказать. Он только заглянул зачем-то в купе и спросил скорее всего для очистки совести:
— Что же это все-таки могло так засвистеть?
— Это вас надо спросить! — Директор завода все еще не мог успокоиться. — Это вы должны знать, что может свистеть в вашем вагоне. Черт знает что такое! «Это ему не стадион!» А, как вам нравится? Я и на стадионе никогда не свистел. Тоже нашли мальчишку!
— Мне кажется, вы напрасно сердитесь, — спокойно и рассудительно сказал врач. — На нас подумали вполне естественно. Так и должно было случиться. Что еще можно было подумать? Скажите-ка лучше, — обратился он к проводнику, — в котором часу моя станция?
— В десять двадцать. Чаю принести?
— Да, принесите, пожалуйста!
— И мне, — уже спокойно сказал директор.
Проводник ушел. Рассуждения молодого врача окончательно убедили его, что свист донесся снаружи.
Инцидент был исчерпан.
— Ну а вы сами, доктор! Что думаете об этом? Что это был за звук?
— Понятия не имею! И ведь раздался-то он не за окном, а именно здесь, у нас в купе. Иначе он не был бы столь оглушителен. Вот ведь что странно!
— Да, действительно!
Несколько минут оба молчали.
Внезапно директор вздрогнул и беспокойно оглянулся. На его полном лице появилось выражение тревоги и недоумения.
— Послушайте, — сказал он, зачем-то понижая голос до шепота, — вам не кажется, что тут кто-то есть, кроме нас двоих?
— Где же? — удивился врач. Он показал рукой. «Сами видите, — говорил этот жест, — спрятаться тут негде. Никого нет».
— Не знаю, не знаю! Но мне определенно кажется. Я даже слышу какие-то звуки, не то дыхание, не то… не знаю! Очень тихие! Да вы прислушайтесь!
— Не пытайтесь меня уверить, что у вас галлюцинация слуха, — улыбнулся врач. — Никаких звуков нет! Даже из соседних купе. И, кроме нас, здесь никого быть не может!
— Вы правы, конечно! Этот свист так подействовал на нервы.
— Ну конечно!
Постучав, вошел проводник. Поставив на столик стаканы и положив рядом пакетики с сахаром, он молча удалился.
— Перед самым этим проклятым свистом, — сказал директор, — я хотел вам сказать, доктор, что попасть в Н…ск быстрее и проще не из города, где вы хотите сойти с поезда, а со станции Озерная. Можете мне поверить, я хорошо знаю эти места, бывал здесь. И Н…ск знаю. Скучный городок! И что вас потянуло сюда, да еще от моря?
— Как раз это самое. Мне надо несколько лет пожить в континентальном климате. А Сибирь — чего уж лучше!
— А, ну это другое дело! Летом Н…ск довольно живописен. Много зелени. Да, так вот, от Озерной до Н…ска всего полчаса пути на автобусе. Они часто ходят. А от областного города будете трястись почти два часа.
— А когда мы будем в этой Озерной?
— На два часа раньше. В восемь двадцать. Так что вы экономите не меньше чем три, три с половиной часа.
— Спасибо! — сказал врач. — Воспользуюсь вашим советом. Тем более, что в субботу в областном центре мне нечего делать. Учреждения не работают. Так и так придется туда съездить в понедельник.
— На всякий случай справьтесь у проводника.
— Откуда ему знать, я больше вам верю. Да мне, помню, говорили, что проехать можно ближе.
Ничто не изменилось.
Те же пятеро серебристых операторов, в тех же «креслах», перед тем же пультом, что и в момент старта Норит сто одиннадцать.
Те же светящиеся растения за прозрачной стеной и то же звездное небо. И далеко-далеко тот же бледно-желтый диск.
Там, возле него, неведомая планета, где сейчас находится Норит сто одиннадцать, если только он не погиб сразу же. Что там, на планете, никто не знает!
В помещении пульта включены все двенадцать сферических экранов. На всех, кроме одного — прямо напротив середины пульта, — огромные залы, заполненные до отказа. Это ученые, крупнейшие инженеры, руководители административных центров.
Пятеро операторов знают: там, в этих залах, на экранах видны они сами.
По всей планете (она не вращается вокруг оси, и время на ней повсюду одно и то же) все ждут…
Возле пульта воздух сух и тепел. Этого требуют приборы. Долго оставаться здесь трудно. И поочередно, то один, то другой, серебристые операторы покидают кресла и на триста — четыреста секади исчезают в бассейне.
Никто ведь не знает, сколько придется ждать…
Но пока не выяснится судьба Норит сто одиннадцать, никто не покинет своего места. И пока не выяснится, что происходит на неведомой планете, нельзя приступать к работе.
Летят секади… В такие моменты кажется, что они очень длинны.
Близится утро!
Три поколения уже плохо понимают это слово, его первоначальный смысл. Для всех, живущих сейчас, утро — это только определенное время (одинаковое для всех), когда сон сменяется бодрствованием, и только! Вокруг ничего не меняется!
Планета ждет…
Вензот, руководящий экспериментом, видит перед собой маленький кружок прибора, стрелка которого неподвижно замерла на точке, означающей конец видимого и осязаемого мира. За этой точкой неведомое, которым научились пользоваться ученые, но до конца осознать которое не в силах никто.
За точкой лежит безграничная и одновременно не имеющая протяженности сфера, охватывающая собой всю Вселенную, не имеющая никакого радиуса, вечно существующая и не имеющая временного существования…
Стрелка неподвижна!
С расстояния, которое почти невозможно себе представить (расстояния в этом, привычном, мире, а не в том, где нет никаких расстояний), стрелку заставит шевельнуться сам Норит сто одиннадцать. И этого мгновения нельзя пропустить. Правда, имеется звуковой сигнал, но Вензот не спускает глаз со стрелки. А когда он удаляется в бассейн, за ней следят другие четверо серебристых.