Эти слова поэта сразу меняют содержание станса: не о пышности дворцовых парков он думает, а о своей стране. Чанъань для него образ китайской земли, символ ее истории; конечно, истории, представляемой в ослепительном свете величия и блеска.
Обращение к истории, к прошлому окончательно укрепило двуплановость видения поэта. В этом стансе причудливо соединены штрихи действительности с образами прошлого.
«Пруд Кунминчи»... Искусственное озеро, так называвшееся, существовало в действительности в 20 ли к западу от Чанъаня. Это был искусственный водоем, очень большой по размерам — 40 ли в окружности, выкопанный по повелению У-ди, создателя могущества древней Ханьской империи. Но увидел поэт на этом озере не то, что можно было увидеть на нем в его время, а то, что было во времена У-ди: знамена и штандарты самого великого императора. У-ди устраивал здесь примерные сражения своих речных боевых судов.
Никакой «Ткачихи» во времена поэта на берегу этого озера не было, но он увидел ее. И это был уже не пруд, а Небесная река — Млечный путь. Звезда-дева — Ткачиха обитала на одной стороне Небесной реки, а на другой жил ее возлюбленный — Пастух, звезда-юноша. Один раз в году, в седьмую ночь седьмой луны, могли встречаться у Небесной реки эти небесные любовники.
Поэт все это увидел так, как было когда-то. Но действительность все же вторглась в это видение: Ткачиха стоит, в руках у нее, как и полагается, пряжа, но понапрасну ходит по небу ночной месяц: не встретится она с Пастухом.
Никакого «Каменного кита» во времена поэта в пруду Кунминчи не было. Но он увидел и услышал то, о чем читал: «В пруду Кунминчи сделали из камня огромного кита. При громе и дожде он ревел; при ветре его плавники и хвост двигались»[338].
Все так, как рассказывало старинное сочинение. Но действительность опять вторглась в видение: не просто «при ветре» шевелились чешуя и панцирь каменного изваяния, а при осеннем ветре... Осень, реальная осень в Куйчжоу не отступала от поэта.
И эта осень уже открыто присутствует в следующем стихе. Зерна «водяного риса», цицании, — черного цвета; осенью они осыпаются и массой оседают на дно, так что кажется, будто в воде — черное облако. Об осени говорит и следующий стих — о холодной росе, блистающей в чашечках лотоса; о красной пыльце, осыпающейся с увядающих цветов.
Последние два стиха целиком возвращают к действительности, причем к действительности Куйчжоу. «Далекая крепость», — сказал поэт во втором стансе; т. е. пограничное, затерянное на самой окраине страны, укрепление — сказал он здесь. Отсюда до Чанъаня дорога открыта только для птиц. И в плену у рек и озер, заполняющих этот край, живет он один — «старик-рыбак», как назвал себя тут поэт.
Последний станс «Осеннего цикла» опять воспринимается как воспоминания. В горах, недалеко от Чанъаня, есть озеро Мэйпи. Это живописное высокогорное озеро, одно из любимых мест дальних загородных прогулок. Ду Фу в годы своей жизни в столице часто бывал на берегах этого озера, обычно с друзьями — братом и поэтом Цэнь Вэнем. Одну из таких прогулок он описал в 753 г., т. е. еще в спокойное для страны время, в стихотворении «Песня об озере Мэйпи». В данном стансе поэт как бы видит перед собой дорогу к этому озеру: упоминает места, через которые она проходит, обращает внимание на то, как она вьется по горным склонам, поднимаясь к Цзыгэфынъинь — Пику фиолетовых палат, одной из вершин хребта Чжуннаньшань, Южных гор, высящихся к юго-востоку от Чанъаня. На северном склоне этой вершины и лежит озеро Мэйпи.
338
Рассказ о «Каменном ките» помещен в «Си-цзинь цзацзи» («Заметки о Западной столице») — сочинения, описывающем столицу Ханьской империи, т. е. древний Чаньань, в эпоху его блеска; книга эта возникла, вероятно, в III-IV вв.