Шапен написал короткую писульку. Позвонили из моей телевизионной редакции, сказали, езжай и снимай, как горюют родственники. Я говорю — опасно. Они — мы так за вас волнуемся, пока, пока! И мы поехали на Ханкальскую улицу, Шапен хотел подробностей и поехал с нами. Был две тысячи первый, август. Этим июлем убили кровожадных Арби Бараева и Магомеда Цагараева. Мы знали, что есть еще много других полевых командиров, и, что они не менее кровожадны, чем эти двое. Во вторую войну пленных мучили и резали больше, чем в первую.
Мы боялись. И мы поехали.
Это был кич, драйв, экшн! Нас перло!
Интеллигентный Игорь страдал, но не очень сильно, он еще не знал, с кем связался.
Нам повезло, мы добрались до Ханкальской и на глазах изумленных нашей наглостью родственников вошли во двор с камерой и мохнатым микрофоном. Родственники спрашивали:
— Ви без охраны?
— Да, — гордился я.
— Да, — гордился Шапен.
Интеллигент Игорь стал работать: он снимал с плеча, но очень старательно, даже вошел в дом, попросив перед этим разрешения войти, и даже снял обувь, выказывая тем самым уважение хозяевам. Мы почти стали своими. Родственники рассказали в деталях жуткую историю, как убивали старика и старуху. Мы сказали, что когда придет мир, сядем все за широким столом и вспомним это горькое время и помянем всех безвинно сгинувших в этой войне. Шапен уточнил — во второй. Я подумал, что сейчас идет третья война, но никто об этом не догадывается, все думают, что не закончилась вторая. И тогда, когда стало совсем хорошо, один, худой и похожий на настоящего боевика, спросил, а есть ли у нас документы какие-нибудь, а то сейчас запросто можно нарваться на агентов ФСБ и еще хуже ГРУ. Мы закивали и полезли по карманам. Я залез первый…
Ужас, на самом деле, — это когда сильно хочется справить малую нужду, а кругом люди, и ты справляешь ее в штаны. И от стыда закрываешь глаза.
В кармане не было удостоверения. Мне захотелось со страху сходить в штаны.
И я крикнул Игорю:
— Игорь, покажи ребятам удостоверение. Я забыл, прикинь! — и к «ребятам» с идиотской улыбкой: — Бывает.
Интеллигентный Игорь знал, что удостоверения у него нет — забыл в спешке, как и я. Для виду пошарил по карманам. Скорчил мину. Я затаил дыхание.
— Хе-хе, — умно сказал интеллигентный Игорь.
На нас косились со всех сторон. Так, наверное, смотрели покойные полевые командиры Арби Бараев и Магомет Цагараев на пленных агентов ФСБ или ГРУ. И я вспомнил про Шапена. Шапен втирал мозги кому-то из пожилых в каракулевой папахе.
Шапен на мое «покажи удостоверение» сказал:
— Не вопрос, — и вынул из кармана красную корочку, развернул ее и ткнул в нос пожилому в каракуле. По реакции пожилого и по тому, как он что-то хицнул по своему, и по тому, как засуетился народ во дворе, я понял, что нам конец.
— Извините, простите, — я протиснулся и глянул на корочку. Мама дорогая! Это было удостоверение внештатного сотрудника МВД!
И я заговорил про скотину…
Народ на Кавказе доверчивый, они верят ушами.
Я заговорил:
— Как хорошо заживется в Грозном скоро. Наше правительство выделяет огромные средства на восстановление разрушенной экономики и главное, реабилитацию жителей Чечни! Строятся больницы, детские сады… — дальше было пару лирических отступлений о предстоящей посевной. О! А как я заговорил о скотине! — Тысячи овец и коров скоро будут бродить по бескрайним полям республики!
Нам поверили, нас отпустили, даже подвезли к болокпосту и ссадили за пятьсот метров. Вез и ссаживал тот молодой боевик, который не поверил нам в лицо. Но, как все, поверил на слово.
— Ви, русские, не прауильно живете, — сказал он напоследок.
Шапен раскланялся с ним и сказал, что он еврей.
Когда мы добрались до своего вагона в Ханкале и перегнали картинку по спутнику в Москву, и посмотрели даже выпуск новостей с нашим сюжетом, я выпил водки и дал Шапену по морде. Он не обиделся. Я сказал ему, что врать плохо.
— Ведь ты не еврей? Не еврей — да?
— Да, — сказал Шапен, потирая ушибленную скулу. — Извини, не подумал.
Я простил его потому, что он извинился, и мы вместе с другими корреспондентами и операторами пишущими и говорящими спустились в темный зиндан, яму-подвал с дверью. Зиндан был оборудован под курение анаши. В августе две тысячи первого мы, журналисты, курили анашу. Потом смеялись, хохотали: лаяли и блеяли как скотина, пукали. И пукали неприлично громко.