— Не томи, Михал Михалыч, давай суть, — нетерпеливо подсказал Колмогоров.
— Да, да, только суть, только… — и он заговорил уже энергично без пауз и отвлечений: — Из машины вышли двое в военной форме и стали производить действия возле забора. На запрос по рации не отреагировали. После предупредительного выстрела также продолжали производить непонятные действия. Было принято решение стрелять на поражение.
Тут Духанин сбился, — его смутила случайная рифма в словах, — он поводил бровями и, потер указательным пальцем правый глаз.
— Было произведено два выстрела, после чего еще два выстрела, чтобы погасить… Что? Ну, пишут!.. Погасить огни ближнего света на УАЗе, которые демаскировали общую обстановку. Какую, извините, обстановку! Кто это писал?
— Миха-алыч, давай суть, сказал! — не выдержал Колмогоров.
; — Суть, суть, — заворчал начштаба. — А суть, б… — он стал говорить эмоционально, окончательно своими словами, энергично вращал головой, чтобы видеть реакцию остальных на сказанное, — что завалили, извините, наши снайпера двух офицеров из бригады Внутренних войск. На-по-вал! Они там мочились, извините, у забора. А до этого их два раза обстреливали с блокпостов. И были доклады, да-а!.. А все потому, можно сказать, что эти му… — он недоговорил ругательное слово, выдохнул с шумом воздух из носа, — товарищи, видите ли, решили выпить, а не хватило, извините.
Сбоку кто-то хмыкнул. Духанин недовольно повернулся, произнес как бы всем — в воздух:
— Чего смешного? Не вижу повода для веселья. У нас, что ли, таких умников мало? В общем, доложили утром по команде, — уже тише сказал он. — Евгений Борисович, я передал вашу просьбу, чтобы этих двоих списали на боевые. Да, товарищи, на боевые! А иначе их семьи ни пенсии, нихрена не получат, извините.
Ничего не; произошло после слов, сказанных Духаниным: не было испуга и удивления на лицах, только, может быть, жалость была. Да и она так глубоко пряталась под грубой армейской формой, что распознать пр; меты эт;го самого человечного из всех данных людям чувс;в не мог ни начштаба Духанин, ни кто-либо другой.
И Духанин, бывалый в армии человек, так нелюбимый всеми вокруг, но, как всякий дотошный штабист, по-своему прижившийся на войне, понял все это и не стал больше говорить. Он замолчал, закрыл папку и, пошевелив усами, уставился на коменданта в ожидании новых указаний.
Колмогоров снова подумал о своем: его мысли умчались вслед за пыльной броней, на которой сидела, поджав по-женски ноги;- колен;а к коленке, зеленоглазая медсестра из центральной комендатуры. Прикрыв устало глаза, Колмогоров мешал ложкой остывший чай.
Дзыньк, дзыньк — звякало в стакане.
Заворочался народ.
Полежаев вполголоса бубнил что-то замповооружению. Василич-зампотыл; стал совать под руку коменданту какие-то бумаги на подпись.
Будто гавкнул, чихнул во весь рот сидевший у выхода подполковник Вакула, заместитель коменданта, нелюдимый человек с медвежьими лапами, сорок шестым размером ботинок и длинным, как дуло танка, послужным списком.
— Будь здоров, Константин Евграфич, — с улыбкой сказал ему Колмогоров.
Вакула, утерев всю нижнюю половину лица широким клетчатым платком, кивнул тяжелой шишковатой головой. …Всего хватало в послужном списке Евграфича. После училища Афганистан — ранение и орден, потом на всю жизнь больной позвоночник. Жена в Новосибирске — сердечная Танюха. Двое мальчишек. Служилось Евграфичу не хуже других, а что не лучше, так Евграфич, как бывалый солдат, привык, втянулся в жизненный свой ритм, — он как тот каторжанин, что не смог прибиться к теплой кухне или добыть лишнюю пайку, тянул свою офицерскую лямку как прописано в уставе: ждал третью звезду на погон и пенсию, стойко переносил все тяготы и невзгоды. Пообещал командующий, что к Новому году будет Вакуле звезда.
Обсуждали еще всякие вопросы. Зачистка района горбольницы. Нужно согласовать с ментами, сказал Духанину Колмогоров. Третьего дня минометчики положили с десяток мин в районе Богдана Хмельницкого: оттуда приходили жаловаться, что разрушили два дома, есть убитые среди местных жителей. Знакомая песня… Нынешней же ночью с крыши комендатуры контрактники обстреляли окна Грозэнерго, что нагло блестели новенькими евро-стеклами, через дорогу напротив.
Все как обычно — будни.
«Двухсотого» — летеху, подорвавшегося на прошлой неделе, утром этого дня отправили домой с сопровождающими: собрали деньги по комендатуре «в шапку», сунули медичке Ксюхе документы и выпихнули ее с богом за ворота. Одних мужиков Колмогоров по таким делам зарекся посылать, — потом их самих привозили чуть живыми — синими от водки и похорон.